Люси утирала с глаз слезы.

– Перестань, – выдохнула она наконец, – она тебя услышит.

Но когда Люси взяла заварочный чайник, уголки ее губ все еще насмешливо вздрагивали.

При продолжении знакомства мисс Твиди стала нравиться им больше. Ее меланхолия никогда не переходила в уныние. Кроме того, хозяйка превосходно готовила и пекла. «Сдобные булочки мисс Твиди» стали любимым выражением наряду с «лилией» и употреблялись столь же часто. Домовладелица, по ее выражению, «приставала» к Люси, изливая перед ней душу, снимая со своей иссохшей груди тяжелое бремя семейных историй и мрачных откровений. Семейные истории посвящались не столько примечательным достижениям членов семейства, сколько длительным и мучительным болезням, осаждавшим этих людей и в конечном счете отправлявшим их в лучший из миров.

Погода также не уступила страшному предсказанию мисс Твиди, и череда ясных дней дарила отдыхающим мечтательную безмятежность. Люси почти ничем не занималась – ее главную радость составляла праздность. Больше всего ей нравилось сидеть на теплых скалах и смотреть на море – не на голубой океан, который когда-то рисовало ей воображение, а на серый сверкающий простор воды, на волны, беспокойно и бесконечно накатывающие на берег и лижущие гальку около ее ног, на длинные пенные гребни, возникающие вдали с постоянством вечности. Настойчивая тема движущейся воды была как тема жизни. Люси вдохновлял вид прибоя, но она не осознавала этого и подолгу сидела на берегу, впитывая энергию и силу моря всем своим расслабленным телом. На скалах над глубокой заводью с зеленой водой был устроен трамплин, и здесь Питер каждое утро купался. Когда Люси видела, как он ныряет и его тело изгибается дугой в прыжке, она чувствовала странное волнение и удовольствие. Ей вспомнилось его насмешливое выражение, и она улыбнулась. Медовый месяц с сыном – что за нелепая идея! Но все же?..

Одевшись, он подходил к ней – влажные волосы, полотенце, мужественно наброшенное на шею. После того как он выслушивал ее суждение о достоинствах своего сегодняшнего выступления, они быстрым шагом направлялись к гавани, чтобы он согрелся. Они постоянно были вместе. Время от времени он, казалось, желал других развлечений, завистливо поглядывая на какого-нибудь игрока в гольф, несущего на плече сумку с клюшками. В иные моменты он начинал злиться из-за ограниченности их финансов, но мать давала ему столько карманных денег, сколько могла позволить. В основном же он был с ней очень мил.

У него появилась склонность добродушно потакать ей, и, когда во время прогулки к Люси обращался оценивающий мужской взгляд, сын мог заметить, одобрительно кивая:

– Знаешь, мама, а ты еще женщина хоть куда.

Он выдумал, что она питает нежную страсть к ведущему актеру балаганной труппы, подтрунивал над ней, говоря, что она томится от тайной и безответной любви.

Вечерами после ужина они, взявшись за руки, прогуливались по заросшему травой приморскому бульвару и шли на представление. Четыре пенса позволяли им пройти в огороженное место и удобно устроиться на стульях, но эта роскошь, как они решили, была на самом деле экономией, ибо, останься они снаружи, их преследовал бы проситель с красным бархатным мешочком, а Люси в ее теперешнем настроении не хотела воздерживаться от пожертвований. Более того, представление было превосходным – труппа Вэла Пинкертона имела на этом побережье репутацию непревзойденной, и сам Вэл, никому не известный днем, вечером превращался в героя, которого можно было отличить от других артистов по широкой красной ленте, пересекающей по диагонали белую манишку вечернего костюма. Да, у Вэла был аристократический, даже высокомерный вид и баритон, звучавший исключительно проникновенно. Люси и Питеру казалось, что он достигал вершин своего искусства, когда, романтично вытянув вперед руку, а другую выразительно прижимая к сердцу, закрытому красной лентой, пел:

– Мы сможем позволить себе карету, мама, – это точно, – с озорным самодовольством заметил Питер. – Не беспокойся на этот счет.

Снова эта восхищавшая ее пылкая уверенность относительно их будущего! В блеске своих устремлений и планов он никогда не забывал о ней. Они часто просили исполнить номер с «Дейзи», и, когда неподражаемый Вэл объявлял, что «порадует публику старой любимой песней», Люси и Питер были почти уверены, что он будет петь исключительно для них. По пути домой, шагая рядом в ласковой темноте, они напевали легко запоминающуюся мелодию, и в припев вплетался низкий басовый регистр – шум моря, накатывающегося на невидимый берег. Они шли, и воздух ласкал их щеки, влажный, свежий, солоноватый. Далекие огни гавани отражались в черной воде заостренными желтыми колоннами. Дерн под ногами делался податливым из-за легкой выпавшей росы. У отеля «Марин», огромные освещенные окна которого демонстрировали беззастенчивую роскошь, Люси часто пожимала руку сына, и они останавливались, невидимые в темноте, чтобы на расстоянии понаблюдать за протекающей там блестящей жизнью. Столы, заставленные букетами роз, быстрая поступь официантов, изгиб женского плеча, выступающего из вечернего платья, – перед ними мелькали картины беззаботного и утонченного существования. Оба смотрели на все это с напряженным вниманием, но в душе у них таились разные чувства и воспринимали они увиденное по-своему: в Питере бурлила энергия, Люси покорно замирала. Однако и он, и она испытывали все возрастающее воодушевление, которое отливалось в форму реальности. Она представляла себе, как в конце долгой борьбы, которая ей предстоит, окажется в атмосфере этой разнеживающей праздности, а он, приоткрыв рот, воображал себя в будущем в обстановке не менее утонченной и богатой.

Продолжая путь, они много не разговаривали, каждый думал о своем, но Люси ощущала, как крепнет их связь. Общая цель всегда сближает.

Все это счастливое время, наполненное восхитительной близостью, она почти перестала смотреть на него как на сына. Они с утра до ночи не расставались. Она ловила каждое его слово, ждала его улыбки, предугадывала, как только могла, любое его желание. Она просила домовладелицу готовить блюда, которые он хотел или требовал. Потакать его прихотям стало для нее радостью, но все же делала она это очень сдержанно. Она не допускала, чтобы привязанность к нему помешала ее намерениям. Она не баловала его. Мысль об этом казалась ей нелепой. Ее доброта к нему была знаком ее любви и требовала одинаковой ответной привязанности.

Так складывались их взаимоотношения во время пребывания в Дуне, и, когда эти каникулы, как любые другие, подошли к концу, Люси внушила себе, что теперь они с сыном спаяны прочно и навеки. Она вернулась на Флауэрс-стрит с ощущением уверенности в себе, готовая к борьбе и к встрече с будущим.