– Я здесь, Чарли. – Голос звучал громче, но по-прежнемуспокойно. Он врезался лучом прожектора в туман ее слепой ярости.

– Спустись вниз! – закричала Чарли. Она вся дрожала. –Спустись вниз, пока я все не подожгла! Я ведь могу!

– Можешь, я знаю, – тихо отозвался голос. Да, он нессяниоткуда и одновременно отовсюду. – Но если ты это сделаешь, сгорят лошади.Слышишь, что с ними творится?

Она услышала. Только сейчас услышала, когда он сказал.Лошади обезумели от страха, они храпели и бились в запертые двери. Среди нихбыл и Некромансер.

У нее сжалось горло. Перед глазами возникла ферма Мэндерсов,огненные зигзаги в траве, обугленные цыплята.

Она устремила взгляд к спасительному корыту с водой, близкаяк панике. Она кое-как сдерживала силу, дрожавшую на пределе, готовую в любуюсекунду

(назад) вырваться наружу

(НАЗАД!) и смести все на своем пути.

(НАЗАД, НАЗАД, СЛЫШИШЬ, НАЗАД!)

На этот раз из корыта не просто повалил пар – в мгновениеока вода превратилась в яростно бурлящее варево. В следующее мгновениехромированный кран над корытом сорвался с резьбы, закрутился пропеллером.Насадка выстрелила из трубы, как из пушки, и пролетев через весь коридор,врезалась в дальнюю стену. Из трубы хлынула вода. Холодная. Ей передалось этоощущение прохлады. Но вода уже начинала испаряться, и проход между стойламизаволокло молочным туманом. Свернутый в бухту зеленый пластмассовый шланг,висевший на стене рядом с трубой, стал плавиться, одно кольцо за другим.

(НАЗАД!)

Но она уже обуздывала стихию, постепенно усмиряла ее. Преждеэто было невозможно – стихия угомонилась бы не раньше, чем произвела намеченныеразрушения. Сейчас она научилась как-то сдерживать эту силу... да только сила стех пор выросла неизмеримо!

Ее лихорадило.

– Чего тебе еще надо? – спросила она, понижая голос. –Почему ты не даешь нам уйти?

Испуганно, на высокой ноте заржала лошадь. Чарли нетруднобыло понять, что с ней там творится.

– Кому придет в голову, что можно дать вам уйти, – сказалРэйнберд все так же тихо. – Даже твоему отцу, думаю, не придет. Ты опасна,Чарли. И ты это знаешь. Если мы дадим тебе уйти, завтра тебя захватят агентыкакой-нибудь другой стороны. Я не шучу, можешь быть уверена.

– Я не виновата! – крикнула она.

– Оно конечно, – раздумчиво сказал Рэйнберд. – Не виновата.Только это все фигня. Я не думаю об этом факторе-зет. И никогда не думал. Ядумаю о тебе одной, Чарли.

– Все ты врешь! – пронзительно крикнула она. – Ты обманывалменя, притворялся, что ты...

Она остановилась. Рэйнберд одним махом перелез через рядтюков и уселся на край сеновала, свесив ноги. На коленях у него лежал пистолет.Его лицо выплыло на нее, как выщербленная луна.

– Разве я врал тебе? Нет. Просто я переиначивал правду. Иделал это, чтобы спасти тебя, Чарли.

– Нагло врешь! – прошептала она и с ужасом почувствовала,как ей хочется ему поверить. Глаза щипало от подступивших слез. Она слишкомустала, и ей очень хотелось поверить ему, поверить в то, что она емудействительно небезразлична.

– Ты отказывалась участвовать в тестах, – продолжалРэйнберд. – Твой отец тоже. Как по-твоему, чем бы кончилось? Думаешь, онибросились бы извиняться: «Ах, это недоразумение»... и выпустили вас на волю? Тыже видела их в деле, Чарли. Видела, как они ранили этого Мэндерса. Они вырывалиногти у твоей матери, а потом они ее у...

– Хватит! – страдальчески закричала она. Неусмиренная стихиявновь напомнила о себе, угрожающе подступив к самому краю.

– Не хватит, – сказал он. – Пора тебе узнать правду. Ясдвинул тебя с мертвой точки. Я заставил их плясать вокруг тебя. Ты думаешь,расстарался, потому что это моя работа? С...тобой я хотел на мою работу. И навсех этих... Кэпа, Хокстеттера, Пиншо, Джулза, что привел тебя... Все онидерьмо.

Она, как загипнотизированная, смотрела на зависшее над нейлицо. Сегодня его глаз не был закрыт повязкой, и этот щелевидный с извивамипровал казался напоминанием о каком-то ночном кошмаре.

– Я не соврал тебе про это. – Он поднес руку к лицу. Егопальцы легко, почти любовно ощупывали шрамы на подбородке, до мяса содраннующеку, выжженную глазницу. – Да, я переиначил правду. Не было ни ямы в земле, никонговцев. Меня оприходовали свои. Потому что они были такое же дерьмо, какэти.

Чарли не понимала, не могла вникнуть, о чем он. Голова у неешла кругом. Разве он не знает, что стоит ей захотеть, и он превратится вхрустящий хлебец?

– Но все это дело десятое, – сказал он. – Все, кроме нас стобой. Между нами должна быть ясность. Полная ясность. Больше ничего. Чарли.

Внутренний голос подсказывал ей, что он говорит правду, – ноза его словами лежит еще другая, скрытая правда. То, чего он не договаривал.

– Поднимись ко мне, – сказал он, – и мы здесь все обсудим.Это был своего рода гипноз. И отчасти телепатия. Она ведь догадывалась о той,скрытой правде, однако ноги сами несли ее к лестнице, что вела на сеновал. Нет,не о каких-то там обсуждениях он ей сейчас говорил. Он говорил о том, что надоразом со всем покончить. С сомнениями, горечью, страхом... с искушениемзажигать костры один другого больше, пока не случитс непоправимое. При всембезумии, при всей своей извращенности, слова этого человека убеждали ее в том,что он ей предан, предан как никто. И... да, это правда, в глубине души онажелала этого. Желала конца и освобождения.

И поэтому она шла к лестнице и уже взялась за перекладину,когда раздался голос отца.

– Чарли? – позвал он, и чары разрушились.

Она выпустила перекладину; внезапно все увиделось с ужасающейясностью. Она повернулась: отец стоял в проеме. Первая мысль

(как ты потолстел, папа!) пронеслась в мозгу так быстро, чтона не успела отдать себе в этом отчет. Толстый, худой – какая разница, онаузнала бы его с закрытыми газами; любовь к нему брызнула живой водой – и вмиграссеялись чары Рэйнберда, точно колдовской туман. И стало яснее ясного: что быни значил Джон для нее, для ее отца он означал одно – смерть.

– Папочка, – закричала она. – Не входи сюда!

Гримаса досады исказила лицо Рэйнберда. Пистолет, только чтолежавший на коленях, уже был нацелен в силуэт, возникший в дверном проеме.

– Боюсь, что уже поздно, – сказал он.

Рядом с отцом стоял мужчина. «Это тот, кого называют Кэпом»,– подумала она. Он стоял неподвижно, плечи опущены, точно перебиты кости.