«Психея», основанную на классическом сюжете из Апулея о любви прекрасной девы и амура; согласно программе, в начале этой работы заглавная героиня тихо дремлет, грезя о дивных, но пока неведомых ей наслаждениях, затем Зефиры переносят её в волшебные сады Эроса, который остаётся для неё неузнанным, а после следует раздел исключительной красоты — «описание удовольствий Психеи в компании её невидимого возлюбленного»[343]. Эта работа — один из самых чувственных музыкальных опусов посттристановской эпохи — посвящена Франком… своему ученику Венсану д'Энди (писавшему впоследствии, что поэму «невозможно воспринять иначе» чем в качестве метафорического изображения беседы Души с ангелом) [328, c. 262]. Известно саркастичное высказывание автора монографии о Франке, австралийского исследователя Роберта Дж. Стоува, о том, что посвящение это должно было привести д'Энди в состояние крайнего смущения, как если бы «новенького, застенчивого учителя воскресной школы внезапно попросили ознакомить группу буйных подростков с содержанием Песни песней» [328, c. 262]. Франк был в восторге от музыки «Тристана и Изольды» и бережно хранил ноты оперы, где на титульном листе, как говорили [344], его рукой было выведено слово «яд». Оперы Вагнера он изучал именно по клавирам: Франк никогда не был в Байройте (хотя мечтал об этом) и, в отличие от некоторых своих учеников, так и не познакомился с человеком, чьё искусство его так притягивало. Из всех французских композиторов Франк всегда был самым «германским» — возможно, в силу своего бельгийского происхождения. В 1922 г. в статье, посвящённой его столетию, британский публицист Уильям Р. Робертс, вкладывая эти слова в уста условных приверженцев французского культурного национализма, иронически вопрошал: «Где в музыке Франка <…> типично французские добродетели — критический дух, изящная экономия средств, сладостная грация, остроумие, весёлость?»[345]. Действительно, в ландшафте французского искусства Сезар Франк выглядит проблематично — хоть он и воспитал целое поколение французских композиторов, и прожил в Париже почти всю жизнь. Несомненна его связь с немецким барокко: любовь к полифонии, работа в старинных жанрах вроде хоралов или фантазий, отсылки к языку немецкой оратории XVIII в., о которых уже говорилось, — всё это, конечно, напоминает о Бахе. В 1866 г. в церкви Св. Клотильды Франка слушал Ференц Лист — в полном клерикальном облачении654, сопровождаемый представителями французского бомонда. Концерт прошёл так удачно, что вскоре Лист горячо уверял собравшихся, что органным пьесам Франка стоит «…занять почётное место рядом с шедеврами Себастьяна Баха» [328, c. 119]. Сам Лист (в чьём композиторском мышлении очень много немецкого) тоже стилистически близок Франку: их объединяет многое, от приверженности циклической форме до пикантного сочетания глубокой религиозности с бешеным темпераментом. Наконец, «отрава» музыки Вагнера — её наркоз и тевтонская поступь, атмосфера легендарной древности и сложный опаловый колорит — всё это сыграло огромную роль в формировании зрелого языка Франка.

Можно усмотреть и связь Франка с Бетховеном — в тяжести симфонических масс, абсолютном отсутствии кокетства и принципиальной устремлённости ввысь, в пребывании мысли и духа на «звездочётам недоступной высоте»655. Однако между ними есть важное различие, которое можно считать одним из ключей к миру Франка. «Вера Бетховена покоилась на сколь возможно широких основаниях; на переоценке общепринятых идей, испытании прежних представлений и всё более глубоком проникновении в них <…> Как отличалась вера Франка! <…> Он не в силах взять её и показать нам, откуда она возникла; Франк может воспринять ту веру, что была дана ему, и открыть нам её красоту и святость. Он способен убедить слушателя терпеливо ждать откровения, но не возглавить людей на пути к нему», — писал в эссе «Бетховен и Сезар Франк» обозреватель британского журнала Music and Letters[347]. В музыке Франка — будь то царственная громада «Заповедей блаженства» или «пряный» фортепианный квинтет — действительно нет борцовского, мятежного, протестного пафоса, нет духа подвижничества и усилия, которые были свойственны Бетховену. Ясный, лишённый всякого «томления» гармонический язык показался Франку более верным в работе, где речь идёт о близости Царствия Небесного, — но вряд ли из соображений благолепия. В сущности, исступлённая осанна восьмой части оратории и чувственный восторг его поздних работ имеют, вероятно, один и тот же источник: Франк полностью принимает на веру неотвратимость благодати и никогда не ставит её под сомнение, а раз так — ждать наступления рая можно неограниченно долго, причём блаженство приносит не только предчувствие, но и само ожидание, поскольку «наследование земли» неизбежно. Круг замыкается: порыв к свету сам по себе означает восторг пребывания, купания в нём; фокус переключается с результата на процесс, вернее, в музыке Франка граница между ними мало-помалу исчезает. Именно в этом смысле язык его работ связывает энергичную, целеполагающую риторику немецкой музыки начала XIX в. с чувственностью будущего импрессионизма, окончательно утверждающего главенство состояния над действием. Закономерно, что битва добра со злом отсутствует в «Заповедях блаженства»; никакой драмы и не могло быть в мистерии на основе Нагорной проповеди. Силы тьмы — все эти язычники и грешники, ангел смерти и сам сатана — не могут приблизиться к источнику блаженства, не говоря о том, чтобы атаковать и поставить его под угрозу. Иисус же выступает не как судия, эсхатологический rex tremendae656, но как воплощение спасения — обещанного и уже сбывшегося; «неиссякающий ключ»[348], уже сейчас заставляющий забыть о всякой жажде. Франк создал монументальную работу, драматургия которой буквально иллюстрирует один из самых знаменитых пассажей Нагорной проповеди: «Вы слышали, что было сказано: "Глаз выбей за глаз и зуб — за зуб". А Я говорю вам: не отвечай злом на зло. Если кто ударит тебя по правой щеке, подставь ему и другую»[349]. Парадоксально, что именно это её свойство принято считать её главным недостатком.

ГЛАВА 20 ИЗ ГОЛОВЫ ВОН

Франц Шуберт

1797-1828

Эдисон Денисов

1929-1996

опера «Лазарь»

YouTube

Яндекс.Музыка

Заповеди блаженства — в немного иной формулировке — помимо Матфея содержатся ещё в шестой главе Евангелия