– Насчет помилования не уполномочен! – буркнул Зволянский. – Жалобы на тюремную администрацию имеются?

– Лишен без объяснения причин прогулок, господин хороший. А так… – Александров пожал плечами. – На начальство жаловаться – себе дороже выйти может! Так что нету больше жалоб!

– Выйдем, господа! Медников, поработайте с осужденным, можно пока без протокола! – со значением подчеркнул Зволянский. – Ротмистр, может, вам лучше остаться? На случай буйного поведения арестанта?

– Не стоит, ваше превосходительство! – покачал головой Медников. – Я привыкший…

Прикрыв за собой дверь камеры, Зволянский не сдержался, обеими руками притянул к себе приставников за воротники, прошипел:

– Ну и где же книги, якобы закупленные вами по просьбе сего арестанта? Я что-то ничего не заметил, кроме кувшина для воды, веника и лохани для водных процедур.

– Не могу знать, ваше-ство. Может, порвал-с для удовлетворения нужд? Или дал товарищам почитать…

– Сейчас мы поищем их в других камерах! – пообещал директор. – Только за Александровым за два года записано более 60 книг и журналов. Да и другие арестанты, полагаю, выписывают литературу? А ну-ка, все книги этого отделения – в надзирательскую! Жи-ва! Духом!

Приставники бросились вон из камеры – исполнять приказ.

Минут через десять сбор литературы был завершен.

– М-да, – Зволянский, наклонив голову набок, пересчитал принесенные книги и журналы. – Библий – восемь штук, прочих – шесть. Остальные, надо полагать, порваны и испарились?

Приставники, потупившись, молчали.

– Ваше превосходительство! – Покровский повалился на колени. – Не погубите! Не доглядел, виноват! Лично проведу следствие, наведу порядок! Под суд отдам! Выгоню без выходного пособия, с «волчьими билетами»! Сами же знаете, ваше превосходительство: во всех тюрьмах порой носят запретное!

– Встань! Не позорь мундир! Поглядим… Ежели мой следователь добьется от арестанта того, что мне нужно – оставлю без последствий! Но всю эту братию разгонишь без рекомендаций, понял

В дверь надзирательской просунулась лысина Медникова:

– На два слова бы, ваше превосходительство!

Зволянский вышел из надзирательской, плотно прикрыл за собой дверь. Вскоре из коридора донеслись отголоски гневного директорского баритона:

– С ума съехал, Медников? Меня под суд особого присутствия подвести хочешь? Сам по «Владимирке» кандалами позвенеть?!

– А иначе никак, ваше превосходительство! Ну в карцер его загоним – и что толку? Он и там ничего не выдаст!

– Замолчи! Ты хоть понимаешь, что предлагаешь?! Может, за пазухой эту дрянь носишь?!

– Мне-то ни к чему, ваше превосходительство! Для общего бы дела, а?

– А ежели наврет твой Александров? Чего руками разводишь? Нет, нет и нет! Не дозволяю!..

Не понимая, в чем дело, смотритель беспомощно озирался, заглядывал в глаза Лаврову. Приставники, видимо, понимая в происходящем больше, тихо вздыхали.

Пошумев, директор начал успокаиваться и давать Медникову более-менее связные указания, впрочем, перемежая их нецензурной бранью:

– Только потихоньку, понял? Изымешь ключи и сам возьмешь! От касторки-то отличить эту гадость сможешь? Ну, с Богом!

Вернувшись в надзирательскую, Зволянский поманил пальцем смотрителя:

– Проводи сей же час следователя в больничку вашу. Доктор-то на месте?

– Куда ему деваться – полагаю, что на месте. Однако… Должно, пьян, ваше превосходительство, как уж водится…

– Сам разбирайся! В общем, для пользы дела следователь кое-что у твоего доктора попросит.

– Не знаю, что именно, и знать не желаю! – вдруг заорал директор так, что все вздрогнули. – Подлецы! Сами под суд идете и меня тянете! Вон! Все вон! И попробуйте без этой гадости вернуться!

* * *

Из Литовского тюремного замка Зволянский возвращался мрачнее тучи: еще бы! Он, директор Департамента полиции, вынужден был покрывать вскрывшиеся факты мздоимства, грубейшие нарушения правил содержания арестантов. С его ведома и «благословения» откровенность арестанта Александрова была куплена ценой наркотического снадобья, вытребованного в аптеке у тюремного доктора.

Лопухин тоже был невесел, он жалел сестру. Мало того, что замужество обрекло некогда веселую и бойкую девицу на постоянное пребывание за мрачными тюремными стенами. Лопухин сомневался в том, что безобразия, творимые надзирателями и приставниками, являются тайной для зятя. Черт с ним, если он просто глуп – а ежели не по скудоумию подписывал десятками челобитные арестантов о закупке для них продуктов по сумасшедшим ценам? Да что продуктов! Вон, тому же Александрову с товарищем тайком носили и кокаин, и морфий, будь он неладен! Достукается ведь, паразит, сам под суд попадет – а Зиночке куда тогда приткнуться? Деток, спасибо, Бог не дал…

О чем размышлял по дороге к архиповскому особняку Лавров, неизвестно.

Медников остался в Литовском замке – для беседы с Александровым: тот ни с кем, кроме него, говорить не пожелал.

Уже повернув в знакомый переулок, Зволянский словно очнулся, наклонил голову набок, прислушался:

– Господа, а что это за колокольный перезвон такой в городе? Просидели весь день, считай, за тюремными стенами – а тут что деется?

Директор ткнул рукояткой трости в спину возницы:

– Слышь, милейший, догони-ка постреленка с газетами! Неужели все-таки… Неужели Ливадия?

Интуиция не подвела директора Департамента полиции. В тот день, 20 октября 1894 года, тихо, без агонии, умер Александр III Миротворец. Дежурный телеграфист в Ливадии отстучал эту новость в два с половиной часа пополудни, и спустя какой-то час с небольшим скорбная весть разлетелась по электрическим проводам по всему миру.

Наборщики по требованию редакторов и метранпажей несколько раз меняли шрифты на первых страницах сегодняшнего выпуска. Еще полтора часа спустя ротационные машины начали печатать специальные внеочередные выпуски газет…

Выхватив из рук возницы газету, Зволянский раскрыл ее на первой странице: там был помещен портрет императора в траурной рамке и короткое сообщение о его кончине.

– Господа, прошу прощения, но мне надо непременно быть на службе! Боюсь, что Иван Николаевич[71] уже обыскался меня. Алексей Александрович, полагаю, вам тоже следует как можно скорее прибыть на службу! Господин ротмистр, – Зволянский повернулся к Лаврову, – голубчик, тут два шага уже до дома Архипова… Вы уж простите, что мы с господином Лопухиным коляски реквизируем!