— Тогда ладно, — сказала мама. — Когда он приедет представиться? Можешь спланировать все так, чтобы успеть за один раз — и в дверь постучать, и за невесту поторговаться, и вино принести, — сократит расходы, чтоб ему не кататься туда-сюда. Америка далеко…

— Мамочка, прошу тебя, мы пока все делаем постепенно.

Завершив разговор, Ифемелу, все еще веселясь, решила изменить название своего блога: «Расемнадцатое, или Различные наблюдения черной неамериканки за черными американцами (прежде известными как негры)».

Однажды ночью Ифемелу проснулась сходить в туалет и услышала Блейна из соседней комнаты, он говорил по телефону, голос мягкий, утешающий.

— Прости, я тебя разбудил? Это моя сестра, Шэн, — сказал он, когда вернулся в постель. — Приехала обратно в Нью-Йорк, и сейчас у нее небольшой срыв по этому поводу. — Умолк. — Очередной маленький срыв. У Шэн много срывов. Поедешь в город со мной в эти выходные, повидать ее?

— Конечно. Чем она, повтори, пожалуйста, занимается?

— Чем только Шэн не занимается! Когда-то работала в хеджевом фонде. Потом бросила и объехала весь мир, немножко поработала в журналистике. Встретила одного гаитянина и перебралась с ним в Париж. Потом он заболел и умер. Это случилось очень быстро. Она еще немного пожила в Париже, решила вернуться в Штаты, но квартиру там оставила за собой. Уже примерно год она вместе с этим парнем, Овидио. Он — ее первые настоящие отношения после смерти Джерри. Довольно приличный кошак. Его на этой неделе нет, у него задачи в Калифорнии, и Шэн одна. Ей нравятся эти ее сборища, она их называет салонами. У нее поразительные друзья, в основном художники и писатели, они все приходят к ней домой и очень славно беседуют. — Умолк. — Она по-настоящему особенный человек.

* * *

Когда Шэн вошла в комнату, воздух вдруг исчез. Нет, это не Шэн дышала глубоко — ей не требовалось: воздух попросту плыл к ней, притянутый ее естественной властностью, и другим не оставалось ничего. Ифемелу вообразила безвоздушное детство Блейна, как он носился за ней, чтобы произвести впечатление, напомнить ей о своем существовании. Даже теперь, уже взрослым, он по-прежнему оставался младшим братом, исполненным отчаянной любви, все еще пытался завоевать расположение — которое, боялся он, никогда не получит. Блейн с Ифемелу прибыли к Шэн после обеда, и Блейн остановился поболтать с привратником, как болтал с их таксистом, везшим их с Пенсильванского вокзала, — в этой своей ненавязчивой манере, какую выказывал, братаясь с вахтерами, уборщиками, водителями автобусов. Он знал, сколько они зарабатывают и сколько часов трудятся, знал, что у них нет страховки.

— Привет, Хорхе, как дела? — Блейн произнес его имя на испанский манер: не Джордж, а Хорхе.

— Неплохо. Как ваши студенты в Йеле? — спросил привратник, обрадованный встречей — и тем, что Блейн преподавал в Йеле.

— С ума меня сводят, как обычно, — сказал Блейн. Затем указал на женщину, стоявшую у лифта спиной к ним, в обнимку с розовым ковриком для йоги: — О, а вот и Шэн. — Шэн была крошечной и красивой, с овальным лицом и высокими скулами, имперское лицо.

— Эй! — воскликнула она и обняла Блейна. На Ифемелу даже не посмотрела. — Я так рада, что прогулялась на пилатес. Оно уходит из тебя, если сам из него уходишь. Ты утром бегал?

— Ага.

— Только что переговорила еще раз с Дэвидом. Обещает прислать мне сегодня другие варианты обложки. Наконец-то они меня, кажется, услышали. — Она закатила глаза. Двери лифта распахнулись, она повела их внутрь, продолжая беседовать с Блейном, которому уже, похоже, стало не по себе, словно он ждал мига представить Ифемелу, мига, который Шэн не желала ему выделить. — С утра звонила директор по маркетингу. У нее эта прям невыносимая вежливость, какая хуже любого оскорбления, знаешь? И она такая говорит мне, как книготорговцам уже нравится обложка, то-сё, пятое-десятое. Чушь какая, — сказала Шэн.

— Это стадный инстинкт корпоративного книгоиздания. Они повторяют за всеми остальными, — заметил Блейн.

Лифт остановился на ее этаже, и она обернулась к Ифемелу:

— Ой, простите, я такая замотанная. Рада знакомству. Блейн говорил о вас без умолку. — Она глядела на Ифемелу — откровенно оценивая и не стесняясь откровенного оценивания. — Вы очень хорошенькая.

— Это вы очень хорошенькая, — сказала Ифемелу, удивляясь себе самой, поскольку она такими словами обычно не бросалась, однако почувствовала, что Шэн ее уже взяла в оборот: комплимент от Шэн сделал Ифемелу до странного счастливой. «Шэн особенная», — сказал Блейн, и Ифемелу поняла, что́ он имел в виду. У сестры Блейна был вид человека, неким манером избранного. Боги ткнули в нее волшебной палочкой. Если она и делала что-то обыденное, оно превращалось в таинство.

— Вам нравится комната? — спросила Шэн у Ифемелу, взмахом руки обводя броскую меблировку: красный ковер, синий диван, оранжевый диван, зеленое кресло.

— Уверена, это должно что-то значить, но я не врубаюсь.

Шэн рассмеялась — краткими смешками, словно бы оборванными до срока, будто ожидалось еще, но не возникло, а поскольку она лишь смеялась, но ничего не говорила, Ифемелу добавила:

— Интересно.

— Да, интересно. — Шэн встала у обеденного стола, забросила на него ногу, склонилась взяться за ступню. Тело ее — сплошь изящные мелкие изогнутые линии, ягодицы, груди, икры, — и была в ее движениях уверенность избранной: ей можно упражнять растяжку, закинув ногу на стол, когда ей заблагорассудится, даже если в доме гости. — Блейн показал мне «Расемнадцатое». Отличный блог, — сказала она.

— Спасибо, — отозвалась Ифемелу.

— У меня есть друг-нигериец, писатель. Знаете такого — Келечи Гарубу?

— Читала его работы.

— Мы обсудили ваш блог тут давеча, он уверен, что эта неамериканка — с Карибов, потому что африканцам плевать на расу. То-то он обалдеет, когда с вами познакомится! — Шэн умолкла, чтобы забросить на стол другую ногу, склонилась к ступне. — Он вечно беспокоится, что его книги плохо продаются. Я ему говорила, что раз хочет продаваться, то нужно писать всякие ужасы про своих же. Надо говорить, что за беды африканцев следует винить исключительно африканцев и что европейцы помогли Африке больше, чем навредили, и тогда он прославится и люди будут говорить, какой он откровенный!