Женская каторга

 - Виновна ли крестьянка Анна Шаповалова, двадцати лет, в том, что с заранее обдуманным намерением лишила жизни своего мужа посредством удушения?

 - Да, виновна.

 Шаповалову приговорили к двадцати годам каторжных работ.

 В Одессе ее сажают на пароход Добровольного флота.

 - Баба - первый сорт!

 - Хороший рейц будет! - предвкушает команда.

 В Красном море входят в тропики, где кровь вспыхивает, как спирт.

 Женский трюм превращается в пловучий позорный дом.

 - Ничего не поделаешь! - говорят капитаны. - Борись, не борись с этим, ничего не выйдет. Через полотняные рукава, которые для нагнетания воздуха устроены, подлецы ухитряются в трюм спускаться.

 Это обычное явление, и если этого нет, каторжанки даже негодуют.

 Пароход "Ярославль" перевозил каторжанок из поста Александровского в пост Корсаковский. Старший офицер господин Ш., человек в делах службы очень строгий, ключи от трюма взял к себе и не доверял их даже младшим помощникам.

 На пароходе "ничего не было".

 И вот, когда в Корсаковске каторжанок пересадили на баржу, с баржи посыпалась площадная ругань:

 - Такие-сякие! В монахи вам! Баб везли, и ничего. Нас из Одессы везли, с нами на пароходе вот что делали!

 Женщины лишились маленького заработка, на который сильно рассчитывали, и сердились.

 Команда таскает в трюм деньги, водку, папиросы, фрукты, платки, материи, которые покупает в портах.

 Молодые добывают. Старухи-старостихи устраивают знакомства.

 В трюме площадная ругань, торговля своим телом, кровавые и разнузданные рассказы, щегольство нарядами.

 Падшие женщины, профессиональные преступницы, жертвы несчастия, женщины, выросшие в городских притонах, крестьянки, идущие следом за своими мужьями, - все это свалено в одну кучу, гнойную, отвратительную. Словно живые свалены в яму вместе с трупами.

 Некоторые еще держатся.

 Эта голодная честность, изруганная, осмеянная, сидит в уголке и поневоле завистливыми глазами смотрит, как все кругом пьет, лакомится, щеголяет друг перед дружкой обновами.

 Женщина смотрит с ужасом:

 - Куда я попала?

 Она теряет почву под ногами:

 - Что я теперь такое?

 До Цейлона иные выдерживают, а в Сингапуре, глядь, все каторжанки на палубу вышли в шелковых платочках. Это у них самый шик! "Ах, вы такие-сякие! Щеголяйте там у себя в трюме, а на палубу чтоб выходить в арестантском!" рассказывают капитаны.

 И вот пароход приходит в пост Александровский.

 Там пароход с бабьим товаром уже ждут.

 Поселенцы, так называемые "женихи", все пороги в канцеляриях обили:

 - Ваше высокоблагородие, явите начальническую милость, дайте сожительницу!

 - Ну, дозвольте взять бабу. Все единственно.

 - Да зачем тебе баба? Ты пьяница, игрок!

 - Помил-те, ваше высокоблагородие, для домообзаводства!

 Привезенных баб разместили.

 Добровольно следующие с детьми остались дрогнуть в карантинном сарае. Каторжанок погнали в женскую тюрьму.

 Перед окнами женской тюрьмы гулянье.

 "Женихи" смотрят "сожительниц нового сплава". Каторжанки высматривают "сожителей".

 Каторжанки принарядились. Женихи ходят гоголем.

 - Сборный человек, одно слово! - похохатывают проходящие мимо каторжане "вольной", "исправляющейся" тюрьмы.

 "Жених", по большей части, "весь собран": картуз взял у одного соседа, сапоги у другого, поддевку у третьего, шерстяную рубаху у четвертого, жилетку у пятого.

 У многих в руках большая гармоника, верх поселенческого шика.

 У некоторых по жилетке даже пущена цепочка.

 У всех подарки: пряники, орехи, ситцевые платки.

 - Дозвольте орешков предоставить. Как вас величать-то будет?

 - Анной Борисовной!

 - Вы только, Анна Борисовна, ко мне в сожительницы пойдите, каждый день без гостинца не встанете, без гостинца не ляжете. Потому - пронзили вы меня! Возжегся я очень.

 - Ладно. Один разговор. Работать заставите!

 - Ни в жисть! Разве на Сахалине есть такой порядок, чтобы баба работала? Дамой жить будете! Сам полы мыть буду! Не жизнь, а масленица. Бога благодарить будете, что на Сакалин попали!

 - Все вы так говорите! А вот часы у вас есть? Может, так, цепочка только пущена.

 - Часы у нас завсегда есть. Глухие с крышкой. Пожалуйте! Одиннадцатого двадцать пять.

 - А ну-ка, пройдитесь!

 "Жених" идет фертом.

 - Как будто криво ходите!

 Будущие "сожительницы" ломаются, насмешничают, острят над "женихами".

 "Женихи" конфузятся, злятся в душе, но выказывают величайшую вежливость.

 Степенный мужик из Андрее-Ивановского, угодивший в каторгу за убийство во время драки "об самый, об храмовой праздник", подавал по начальству бумагу, в которой просил:

 "Выдать для домообзаводства из казны корову и бабу".

 В канцелярии ему ответили:

 - Коров теперь в казне нет, а бабу взять можешь.

 Он ходит под окнами серьезный, деловитый, и осматривает баб, как осматривают на базаре скот.

 - Нам бы пошире какую. Хрястьянку. Потому лядаща, куда она? Лядаща была, из бродяг. Только хлеб жевала, да кровища у ей горлом хлястала. Так и умерла, как ее по-настоящему звать даже не знаю. Как и помянуть-то неизвестно. Нам бы ширококостную. Штоб для работы.

 - Вы ко мне в сожительницы не пойдете? - кланяется он толстой, пожилой, рябой и кривой бабе.

 - А у тя что есть-то? - спрашивает та, подозрительно оглядывая его своим единственным глазом. - Может, самому жрать нечего?

 - Зачем нечего! Лошадь есть.

 - А коровы есть?

 - Коров нет. Просил для навозу - не дали. Бабу теперь дать хотят, а корову - по весне. Идите, ежели желаете!

 - А свиньи у тебя есть?

 - И свиньи две, курей шесть штук.

 - "Курей"! - передразнивает его лихач и щеголь-поселенец из первого Аркова, самого игрецкого поселья. - Ему нешто баба, ему лошадь, черту, нужна! Ты к нему, кривоглазая не ходи! Он те уходит! Ты такого, на манер меня, трафь. Так, как же, Анна Борисовна, дозволите вас просить? Желаете на веселое Арковское житье итти? Без убоинки за стол не сядете, пряником водочку закусывать будете, платок - не платок, фартук - не фартук. Семен Ильин человек лихой. Даму для развлечения ищет, не для чего прочего!

 Прежде хорошенькую Шаповалову взял бы кто-нибудь из холостых служащих в горничные и платил бы за нее в казну по три рубля в месяц. Теперь это запрещено.

 Прежде бы ее просто выкликнули:

 - Шаповалова!

 - Здесь.

 - Бери вещи, ступай. Ты отдана в Михайловское, поселенцу Петру Петрову.

 - Да я не желаю.

 - Да у тебя никто о твоем желании не спрашивает. Бери, бери вещи-то, не проедайся! Некогда с вами!

 Теперь, если она скажет "не желаю", ей скажут:

 - Как хочешь!

 И оставят в тюрьме.

 "Сожительницы" разберутся с "женихами", и останется Шаповалова одна в серой, тусклой, большой пустой камере. И потянутся унылые, серые, тусклые дни.

 Хоть бы полы к кому из служащих