Ее черные зрачки снова расширились.

– Отец нарисовал вас в своем дневнике.

– Что еще за дневник? – возмутилась она.

Пока я не знал, что делать с вестями о гибели отца, и решил, что больше не буду никому об этом рассказывать. С Тоэллии и всех, кто уже знал, я взял обещание пока держать скорбную новость в тайне. Но как же трудно было держать это в себе! А еще хуже – врать.

– У него есть дневник, – сообщил я, – в котором он нарисовал жителей Гиллиуса. Светлых и темных гиллов, конечно, не всех, но очень многих. Вы были в его дневнике.

– И что, он показал тебе свой дневник?

– Показал.

– Опять ты врешь.

Я не врал! Теоретически так оно и было. Показал, но только не при жизни.

Потом она резко сменила свой стиль и подошла ближе:

– Скажи, Богдан, ты видел отца хоть раз в своей жизни?

Я опешил. Я застыл в ее взгляде. Мы долго друг на друга глядели.

– Не видел, – ответил я.

Я всеми силами пытался не дать слабину. Мне казалось, что она вот-вот сожмет меня в объятьях, а этого бы мне не хотелось.

– Я так и думала. – Ее голос стал низким. – У тебя, наверное, куча вопросов.

Еще какая!

И она вдруг сказала:

– Я могу рассказать тебе о его жизни, но ты должен будешь мне кое-что пообещать.

Да я мог пообещать ей все что угодно, лишь бы узнать что-то об отце. Я воодушевленно кивнул, тем самым соглашаясь на компромисс. Она мне сочувствовала. Ее взгляд сделался переживающим, точно отец умер у нее. Вот именно такого выражения лица я всегда опасался. Как только люди узнавали, что в моей семье не все гладко, они начинали так на меня смотреть. В такие моменты я чувствовал себя жалким и несчастным, но хуже всего было, когда к этому лицу добавлялась сочувственная ладонь на плечо. Мне хотелось убежать и зарыться в землю.

– Давай присядем, – сказала она и щелкнула пальцами.

Рядом с ней появились стулья; щелкнула еще раз – и появился столик.

Я ничему не удивлялся. Мы устроились на своих местах.

– Пообещай мне, – начала она, – что вскоре вернешься на Землю, Богдан. Это мое условие.

– Вы что, знаете, с какой я планеты?

– Я знаю, в какой ты был школе.

От неожиданности я икнул.

Она глубоко вздохнула, а потом задала вопрос, после которого у меня едва не потекли слезы:

– Агата еще жива?

Я, утопая в ее ярких глазах, помотал головой.

– Мне очень жаль, – сказала. – Свет в ее душу.

Я вспомнил, как все в Мирном зале сказали то же самое в адрес отца, и слезы потекли из моих глаз. Я запрокинул голову, пытаясь угомонить этот поток.

Возьми себя в руки, Бодя. Просто ровно дыши.

Я стал мять пальцы, чтобы переключить напряжение в руки. Легкие сжались, как и мое сердце. Воспоминания проносились перед глазами: гроб тети Агаты, ее слезы, когда умер отец, его фотографии…

– Ты вообще ничего не знаешь о нем? Кто он такой?

Я снова помотал головой.

Агнэль отвела от меня взгляд.

– Я расскажу тебе что-то, от чего ты будешь им гордиться, – пообещала она.

И я принялся слушать.

Давным-давно жил-был маленький мальчик по имени Эдгар. Его все очень любили, он хорошо учился и окончил школу с золотой медалью (вот это сюрприз!). Все было хорошо в его жизни, но потом его родители умерли, и он должен был самостоятельно жить в этом жестоком мире. Эдгар не смог окончить институт, потому что не смог платить за обучение. Он вынужден был найти работу, чтобы жить. Но какую бы работу он ни находил, ему становилось на ней смертельно скучно, и он увольнялся. Но однажды он попал в музей, который, подобно цирку, ездил по миру. Он подумал, что в музее ему может быть интересно и больше не придется так часто менять работу. Но единственным условием музея было то, что Эдгару пришлось оставить свой дом и путешествовать вместе с ним. Шли года, и парень путешествовал из города в город, каждый раз знакомясь с разными людьми. Но однажды Эдгар нашел картину, которую он никогда прежде не видел, и хозяева музея ее никогда никому не показывали. Со временем он понял, что за картиной охотятся. Ее хотели украсть, выменять, даже просили просто взглянуть. Эдгар понял, что картина особенная. И тогда он сам ее выкрал.

– Постойте, – прервал я рассказ, – это и есть та картина с девочками, которая находится в его доме? Отец украл ее и спрятал у себя в кабинете?

Агнэль кивнула.

Вскоре Эдгар понял, что картина не просто особенная, она была волшебной. Картина была порталом в сказочный мир под названием Гиллиус. И тогда он стал оберегать ее от злых людей, что на нее охотились.

– Кражники, – сказала Агнэль. – Так он называл этих людей.

Я был в оцепенении.

– Так это правда, что сказал Зергус? Мой отец хранитель?

– Хранитель, – подтвердила Агнэль. – И когда твою маму убили кражники, он поклялся перед своим Богом, что никогда не расскажет тебе о существовании картины. – Она сделала паузу, чтобы вздохнуть. – И если ты сейчас сидишь передо мной, Богдан, значит, твой отец мертв. И я уверена, что ты знаешь об этом.

Вскоре я молча кивнул. Какое-то время Агнэль боролась с собственными чувствами, которые хотели выйти наружу, но она, подобно гигантской морской волне, все время тушила в сердце пожар.

– А моя мама? – спросил я. – Кем она была?

– Какая-то девушка, которая работала с ним в том музее. – Агнэль прикоснулась к моей руке: – Богдан, отец любил тебя больше всего на свете. Ты считаешь его поступки несправедливыми, но поверь мне, он хотел тебя защитить.

Я, честное слово, хотел в это верить! К тому моменту мое лицо покрывали слезы, как покрывает вода после дождя.

– Вы были так близки, раз столько знаете о нем?

– Богдан, я старая тетя, и знаю все и про всех. – Она стукнула меня по плечу. – А теперь вставай, я хочу тебе кое-что показать.

Я вытер рукавом слезы. Агнэль прошла сквозь стену так же, как я на темной стороне Гиллиуса проходил сквозь стены замка Хозяина. Через пару минут вернулась. В руке держала сундук, похожий на пиратский сундук с сокровищами. Поставила его на пол, открыла.

– Владеешь оружием? – спросила она.

– Смотря каким. – Будто чем-то владел!

Агнэль достала из сундука красную шелковую ткань, которая укутывала, словно детей, два клинка.

– Саи? – удивился я.

До последнего я надеялся на плащ-невидимку.

Саи – это такие небольшие, до одури острые трезубцы, которые при атаке держат за рукоятку, еще часто в кино их прятали в обувь. Средний зубец в них, как правило, длиннее других.