– Тимофей, буду ходатайствовать о награждении! Как минимум о повышении в звании! – торжественно пообещал капитан Жор.

– Вот это правильно! Госпожа Вереш, мы вас не слишком стеснили? – перешел на немецкий язык культурный Земляков.

Хозяйка поняла, изобразила, что рада видеть столь вежливых «товарищей гауптманов».

Воды оставалось еще полно. Тимофей вызвал саперов – все же приданные силы, пусть прогреются и сил наберутся. Труженики тротила и лопаты вымылись вмиг, сели пить чай.

Ефрейтор-крепыш моргнул в сторону хозяйки:

– А что баба-то, спробована уже? Ничего, гладка.

– Уймись. Она уже почти пенсионерка.

– Так и что с того? Тяни ее на перины, Тимоха, пока подмытая.

Тимофей накрыл крышкой сахарницу и молча показал на дверь. Бойцы живо поднялись. Было слышно, как в дверях товарищи сулят крепышу нехорошее. Это верно, дурак – он дурак и есть.

Замыкающим пришел Иванов. Этот мылся энергично. Хозяйка, бдительно следящая за званиями гостей, вновь живо поменяла посуду. Угодливые они тут все же. Не особо любят, но угождают. Впрочем, госпожа Вереш – тетка одинокая, никаких портретов на стенах, кроме литографии чего-то божественного, да и вообще никакого мужского духа в доме. Понятно, опасается солдат.

Одевался Иванов неспешно – распарился. Тимофей успел увидеть длинный шрам на левой руке, звездообразные следы на ребрах – осколочные, порядком где-то зацепило старлея. Здешний, значит. Ну, оно и проще.

– Давай, Тима, там уж остывает, – кивнул Иванов.

Действительно, подостыло, но все равно было хорошо. Бриться товарищу Лавренко еще нужды не было, не росло пока, это снисхождение природы Тимофей вполне ценил. Эх, Павло Захарович, уж тот скоблился-скоблился…

Полегчавший и непривычно свежий Тимофей сел за стол.

– Хороший чай, – кратко сказал Иванов, наливая себе еще.

Обстановка в комнате была того… напряженной. Хозяйка стояла в дверях, но видно, что напуганная.

– Вы ей что сказали? – осторожно спросил Тимофей.

Иванов пожал плечами:

– Ничего. Что ей говорить? Видно же, что фашистская порода.

– Да ладно, просто тетка в годах и нервничает малость. А фашизм у них все одно навсегда кончился.

– Фашизм у них никогда не кончится. – Худое лицо Иванова не изменилось. – Он вообще бесконечный. Вот именно такие тетеньки его и разводят.

– Преувеличиваете, товарищ старший лейтенант. Перевоспитаются. А она вообще безвредная.

– Думаешь? Оптимист. Просто не видишь. Допивай, потом решим.

Допивал чай Тимофей в размышлениях. Что такого Иванов видит, чего сержантам не видно? Ладно, вот еще отметки от гвоздиков на стене – висели фото или картины, но поснимали. Может, служил кто в армии у тетки Вереш, а может, распятие или еще что религиозное красовалось. Многие мадьяры думают, что Советы всех верующих мигом расстреливают.

– Допил? – осведомился Иванов, надевая фуфайку.

– Так точно.

– Попроще, Тима. У нас неофициальная политинформация. Что увидел?

– Портреты она, наверное, сняла. Служат родичи. Но не факт, что против нас воюют.

– Может. Верим в лучшее. Не воюют и не фашисты.

Иванов взял опустевшую чайную чашку и перевернул на блюдце. «РСФСР Дулевский госзавод» – значилось на зеленоватом штампе на донышке. Уж точно не в ТОРГСИНЕ сервиз покупался. Слали домой посылочки с награбленным сыновья-победители, а может, и муж-герой, чьи следы с гвоздиков старательно прятали.

Тимофей глянул на хозяйку – та попятилась и исчезла в соседней комнате. Вот гадина! Сержант Лавренко запахнул ватник, подпоясался, взял оружие и пошел за Ивановым. Но у двери плюнул, вернулся и прикладом автомата смел посуду со стола – только и хрустнул ворованный фарфор.

Иванов ничего не сказал, даже когда Тимофей каблуком сапога от души пнул-захлопнул дверь фашистского дома.

Уже подходили к расположению опергруппы, когда Тимофей спросил:

– Как узнали-то?

– Нюх у меня. – Иванов хмыкнул. – Нет, не ведись. Не нюх. Просто до войны мама фарфором увлекалась, а я стили росписи легко запоминаю. Зря побил – красивая вещь, скоро большой редкостью станет.

– Да что там… Вот же гадина, и ставит прямо на стол, совсем совести нет.

– Она просто уже не помнит, что это чужая посуда. По праву же взяли, честно у нечеловеков отняли. Значит, свое, законное. У фашистов всегда так.

* * *

Новый год встретили как положено: елка стояла небольшая и малость однобокая, но пахучая, имелись припасенные для такого случая трофейные консервы, банки с мадьярскими компотами, а из печенья и масла с джемом Тимофей сделал «пирожные». Запасом «горючего» озаботился офицерский состав – припасли на всех только три бутылки вина, но отборного.

В традициях опергруппы офицеры и рядовой состав садились за стол вместе. Старший лейтенант Земляков, глядя на часы, торжественно отсчитал последние секунды уходящего года. Подняли разнокалиберные бокалы, капитан Жор душевно поздравил личный состав.

Сидели в тепле, беседовали о мирной жизни и всяком отвлеченном. Капитан рассказывал о вине – оказалось очень интересно. В Плешке вроде бы тоже в вине толк знали, но тут и про французские вина, и про немецкие с итальянскими. Белые, красные, полусухие… Целая винно-географическая наука. Слушая, действительно глоток смакуешь, «Серый монах» от токайского отличаешь. Целая наглядная лекция получилась. Похоже, капитан Жор по мирной жизни был как-то с виноделием связан. Водители и саперы тоже заинтересовались, вопросы задавали.

Старший лейтенант Иванов сидел со стаканом, снова помалкивал. Тимофей тоже молчал, на языке вкус вина баюкал, думал, как оно дальше будет. Будапешт оказался городом упертым и малоприятным, на нервы действовал. Тимофей, пока посуду по всему дому собирал, перепроверил по клеймам – ворованного вроде не было, но кто его знает.

Взяв автомат, сержант Лавренко вышел подменить часового, пусть в тепле чаю выпьет, послушает о разнице между «Эгерской бычьей кровью» и девичьим красным.

Вновь вздыхал и трещал город разрывами снарядов и пулеметными очередями – притих чуть в полночь, но ненадолго. Холодало, лужи почти вымерзли, но где-то даже в новогоднюю ночь было жарко. Отбита атака наших штурмовых групп на район Керестур, но взяты Матиасфельд и восточная часть Сашалома[47], уже достают наши снаряды поле ипподрома, где фрицы запасной аварийный аэродром оборудовали. Говорят, немцы дали приказ обозных лошадей резать.

* * *

– Пойдем, Тима. Работа есть, – негромко позвал Иванов.

– О, наконец-то, товарищ старший лейтенант. – Тимофей поспешно завязал мешок с собранными для стирки вещами.

– Ну, – согласился Иванов.

Задачу ставил старший лейтенант Земляков. Дело было понятным, не то чтобы простым, но боевым. В здании больницы Яноша сидела группа наших пропагандистов, через громкоговорители вещали врагу насчет «сопротивление бесполезно, хорош за фюрера воевать, гарантируем жизнь». Понятно, не только наши политработники пропаганду вели, но и привлеченные венгерские пленные и известные горожане. Видимо, венгерских фашистов бубнеж громкоговорителей крепко допекал. По