маршем на Прагу и Вену — Прага находилась всего в сорока пяти милях к югу, — оставив Саксонию в покое; вместо этого он затупил свою шпагу в ненужном сражении, за которым ничего не последовало. Такое мнение не учитывает общестратегическую ситуацию и уязвимость Фридриха, пока он смог лучше обеспечить себя с точки зрения тыловой защиты. Король был озабочен- подвозом припасов и фуража. Кроме того, он всегда ясно давал понять, что считает зимние кампании, кроме случаев, когда без них абсолютно нельзя обойтись, нежелательным делом, дорогим и утомительным для армии.

Фридрих занялся упрочением победы над Саксонией. По условиям капитуляции был четко прописан вопрос о саксонских офицерах; их суверен, курфюрст, король Польши, сдался в плен и уехал в Польшу с семьей со всеми королевскими почестями — он отправился в Варшаву 18 октября. Условия касались дальнейшей службы офицеров и войск под их командой, что привело к обмену довольно язвительными посланиями между Фридрихом и генерал-майором фон Сноркеном, ответственным в Варшаве за их выполнение со стороны Саксонии, — переписка была грубо прервана Фридрихом в декабре. «В этом вопросе я умываю руки! Это последний ответ, который Вы получили от меня!». Его также возмутили сплетни, распространяемые Брюлем: якобы Август, несмотря на гарантии со стороны Фридриха, вовсе не находился в безопасности, — нелепое обвинение, поскольку тот всецело был в милости короля Пруссии.

Саксонские солдаты после капитуляции должны были войти в состав прусской армии. Фридрих неосмотрительно сформировал из них 10 новых полков, договорился об ассигновании финансовых средств для покрытия соответствующих расходов и назначил командовать в них прусских офицеров, подготовленных не лучшим образом. Он недооценил патриотических чувств саксонских военных. Это создавало почву для вероятного роста дезертирства, что и не преминуло случиться. В начале 1757 года два взбунтовавшихся полка пришлось расформировать. Фридрих провел расследование и обратился за пополнением к ландграфу Гессен-Касселя. В Саксонии он ввел жесткую систему реквизиций, при помощи которой обеспечил покрытие более одной трети расходов на кампанию.

Фридрих запрещал разбои и грабежи. Он писал в резких выражениях командующему в Лусатии, генералу фон Норману, что ему стало известно о фактах грабежей, за немедленное пресечение которых Норман будет отвечать непосредственно перед королем. Супруга Брюля, которого он не выносил, написала ему лично, что гусары, состоящие на прусской службе, утащили у нее некоторые предметы мебели. Фридрих немедленно ответил, что разберется в этих фактах и никогда не допустит, чтобы имущество кто-то незаконно присваивал или плохо обращался с ним. Переписка с семьей Брюля продолжалась еще некоторое время; в целом ее содержание было неприятным. Ведь выгоды от оккупации Саксонии могли быть получены и без вопиющих беззаконий. Любимый поставщик картин Фридриха, Готчковский, заполучил патенты на фабрике фарфора в Мейсене и наладил производство в Берлине — предприятие в конце концов оказалось неудачным, и король его перекупил.

Фридрих надеялся, что с дипломатической точки зрения будет полезна официальная публикация выдержек из документов, захваченных в Дрездене, показывающих вероломство и агрессивные намерения Саксонии. Фридрих, отослав в Берлин целый сундук бумаг, приказал Подевильсу и Финкенштейну[191] составить и опубликовать материал. Впоследствии он был крайне возмущен их работой, выговаривал за отсутствие всякого воображения. Вместо тщательно выверенного пропагандистского удара, действенного разоблачения бестактного поведения Саксонии, полностью оправдывающего вторжение Фридриха, они просто прислали на одобрение Фридриху выдержки из документов, которые, взятые сами по себе, совершенно не подходили для того, чтобы должным образом осветить проблему. Его министры подчеркнули вполне предвидимые трудности: для вскрытия злонамеренных фактов в саксонские бумаги желательно ввести дополнительную информацию, которой они располагают, но она получена из перехваченных дипломатических депеш. Приемлемо ли это? Министры поставили короля перед дилеммой.

Фридрих ответил резко. Он заявил, что ему нужна не простая подборка выдержек из документов, которую они представили, нужен убедительный полемический материал. Министры задерживают дело и впустую тратят время. Их инициативность должна была подсказать им, что следует сделать без обращения к вышестоящей инстанции, — «больше работайте и меньше советуйтесь! Действуйте и не ждите приказа! Adieu. Fédéric». Его настроение и нетерпеливость понятны. Становилось все менее вероятно, что спланированный им смелый ход — упреждающая война, нацеленная на то, чтобы воспрепятствовать образованию коалиции противников, приведет к желаемому результату.

Особенно внимательно Фридрих следил за Парижем и реакцией французов. В сентябре он в письме Клинхаузену не без самодовольства заявил, что французские министры, как и предполагалось, сначала неистово реагировали на вторжение в Саксонию, но в скором времени, вероятно, будет превалировать более сдержанный тон. Этого не случилось. 21 октября Клинхаузен был вызван к Руаю. Ему предписывалось покинуть Париж. Отношения между Францией и Пруссией прерывались. Валори отозвали из Берлина, он уехал в начале ноября после взаимного изъявления чувств, причем Фридрих, но его словам, писал просто старому другу, а не послу Франции. Будет ли этот разрыв иметь военные последствия, которые являлись постоянной угрозой и которые Фридрих надеялся предотвратить своим безрассудством, этот вопрос оставался пока без ответа.

По крайней мере открытая враждебность Франции подогреет дружественное отношение к Пруссии со стороны Британии, и Фридрих верил, что его операции будут восприняты в Лондоне как полезные но своей сути. Когда ему удавалось получать из своих источников во Франции сведения о намерениях французов в Индии, он, естественно, передавал их Митчелу — они, быть может, уже не составляли секрета для англичан, но создавали определенную репутацию Фридриху уже самим фактом передачи, так же как и сообщения о намерениях Франции в отношении Ганновера.

Противники Фридриха неспешно консолидировались, но политика России оставалась неясной. Информацию о ней он получал главным образом благодаря хорошо отлаженным связям между британским послом в Санкт-Петербурге, чуждым Фридриху по духу Ханбери-Уильямсом, и в высшей степени близким прусскому королю Эндрю Митчелом в Берлине. Через этот канал Фридрих узнал, что единственной причиной, почему русские до сих пор не выступили против него, была серьезная нехватка рекрутов. По мнению Ханбери-Уильямса, они не предпримут никаких действий до июня 1757 года. Русские, однако, еще в январе 1756 года обязались перед австрийцами выступить против Пруссии как только смогут.

Вследствие этого Фридрих был склонен к скептицизму. «Зима их успокоит!» — писал он, а Ханбери-Уильямс дал понять своим властям: канцлера Бестужева можно подкупить. Но депеши из Санкт-Петербурга ясно свидетельствовали: у короля Пруссии там больше врагов, чем друзей. Фридрих надеялся, что британская дипломатия — и деньги — помогут ему с этой стороны. Ханбери-Уильямс, несмотря на личную неприязнь к Фридриху, теперь выполнял роль друга и в конце концов был награжден хорошо выполненным портретом короля, доставленным в Англию, к сожалению, уже