Таким образом, в результате атаки шведских войск на левом фланге русской армии семь-восемь пехотных батальонов отступили к своей второй линии. При этом левый фланг шведов, в свою очередь, оказался полностью разгромлен – два батальона рассыпались, их солдаты были убиты, ранены или разбежались.

В этот момент наступила пауза боя. Поскольку есть данные, что шведы из первого батальона Лейб-гвардии пешего полка под командованием капитана Густава Гадде (Gustaf Gadde) обратили часть захваченных русских полковых пушек против отступавшей царской пехоты и открыли из них огонь[734], то, по-видимому, шведская линия, достигнув позиции противника, остановилась (шведы попытались применить здесь тот же прием, что и под Фрауштадтом, где они также не имели артиллерии, но использовали для ведения артиллерийского огня захваченные в ходе атаки 12 пушек, что позволило рассеять вторую линию саксонской пехоты, после чего орудия были направлены против русской пехоты на фланге[735]). Королевские батальоны не могли наступать на вторую русскую линию в силу того, что уже были деморализованы потерями и дезорганизованы. Вместе с тем отступавшие русские батальоны, еще не полностью сломленные психологически, отойдя к своей второй линии, не опрокинули ее в паническом бегстве, а также остановились. Как и под Фрауштадтом, артиллерийского обстрела русской пехоты из захваченных орудий оказалось мало для того, чтобы обратить в бегство массу русских солдат, сплоченных общинным сознанием, религиозным чувством и коллективной ответственностью (в отличие от саксонцев). Кроме того, некоторые из командиров русских пехотных полков, в состав которых входили отошедшие подразделения, были потом награждены царем, вероятно, именно за то, что им своими активными действиями удалось не допустить бегства вверенных частей с поля боя (так, командиры Бутырского и Московского полков подполковник Иван Солнцев-Засекин и полковник Григорий Чернышев были повышены в званиях до полковника и бригадира соответственно).

По мнению П. Энглунда, чтобы одержать победу, теперь шведской армии требовалась массированная кавалерийская атака: «Быстрое вмешательство шведской конницы должно было стать тем нажимом, который был необходим, дабы превратить вражеское отступление в настоящее бегство и нанести русским поражение, признаки которого уже намечались»[736]. Отсутствие в этот решающий момент кавалерийской поддержки шведский историк объясняет дезорганизацией конницы, так и не успевшей собраться для атаки.

Однако можно высказать мнение, что причина бездействия большей части королевской кавалерии была не в этом, хотя беспорядок в рядах конницы также присутствовал. Шведская кавалерия не атаковала в силу невозможности или полной бесперспективности таких действий. На правом фланге – там, где шведская пехота потеснила русскую, – для окончательного разгрома противника требовалось быстро провести кавалерийские эскадроны в интервалы между пехотными батальонами и бросить их на вражеских пехотинцев, пока те еще не успели перестроиться в каре. Даже на плацу такой маневр представляется чрезвычайно сложным, а в условиях реального боя он практически не выполним. Поэтому Крейц развернул почти половину своих сил – три кавалерийских полка – на ограниченном пространстве между линией шведской пехоты и русскими редутами, где, по-видимому, большее количество конницы разместить было уже нельзя, однако его атака на вражескую пехоту не удалась. В связи с этим вновь появляется вопрос относительно того, почему фельдмаршал Реншельд не разместил в интервалах между пехотными батальонами часть кавалерии правого фланга, как он сделал в битве под Фрауштадтом. Кавалерийские эскадроны, сгруппированные по 2–3 подразделения между пехотными батаьонами, способны были развить успех пехоты, которая в свою очередь не позволила бы русским перестроиться в каре перед угрозой атаки кавалерии.

Кроме этого, у шведского командования оставалось очень мало времени на то, чтобы адекватно оценить обстановку и произвести какой-то осмысленный маневр остававшимися силами кавалерии правого фланга. В связи с плохой видимостью из-за дыма и пыли, а также большого расстояния, фельдмаршал Реншельд, вероятно, некоторое время вообще не имел представления, что происходит с шведской пехотой. Поэтому вполне естественно, что Реншельд не принял никаких решений по поводу ввода в бой четырех остававшихся на правом фланге кавалерийских полков. Хотя гипотетически даже в такой ситуации существовал вариант двинуть эти полки к фронту и на месте принять решение о способах поддержать пехоту, но в отсутствие Крейца Реншельд, вероятно, не имел перед собой достойной кандидатуры, чтобы возложить такую ответственность.

На левом фланге вводить кавалерию в бой против организованной и ничем не поколебленной русской пехоты было просто бессмысленно, поскольку такую атаку с легкостью отразили бы ружейно-пушечным огнем, заставляющим лошадей метаться в стороны и ломать строй из-за упавших впереди всадников или от испуга перед близкими выстрелами. К тому же в первых шеренгах русских батальонов мушкетеры стояли вместе с пикинерами, что делало попытку сломать строй царской пехоты с помощью кавалерии совершенно бесперспективной. Атаковать правофланговую царскую кавалерию шведы уже упустили возможность, поскольку теперь русскую конницу прикрывал огонь пехоты, а противостоящие ей части генерала Гамильтона более чем в два раза уступали противнику в численности, причем шведы должны были еще выделить кавалерию для противодействия возможному удару русских драгун и казаков с севера, со стороны Тахтаулово.

Таким образом, тот факт, что пехотные батальоны на левом фланге царской армии не смешались и не побежали под натиском шведов, а только отступили к своей второй линии, сохраняя относительный порядок, уже предопределил исход столкновения. Теперь теоретически шведам требовалось продолжать атаку, чтобы опрокинуть вторую линию пехоты на левом фланге противника (дополнительно уплотнившуюся и усилившуюся за счет отступивших батальонов) и получить возможность развернуть свои силы для удара по центру царской армии. Однако фактически без второго эшелона пехоты шведы уже ничего не могли больше предпринять для достижения победы.

С начала наступления шведской пехоты прошло около получаса. Бездействие со стороны русского командования было прервано царем, лично выдвинувшим вперед второй батальон Новгородского полка, закрывший брешь в первой линии[737], наличие которой шведы, впрочем, никак не могли использовать по причине отсутствия конных и пеших резервов, способных воспользоваться этой брешью для полного прорыва русского фронта. В этот момент в царя и его лошадь – кобылу Лизетту якобы попали три пули, которые однако не причинили им вреда, так как одна пуля застряла в арчаке седла, другую отразил нательный крест Петра, а третья пробила его шляпу (в русских официальных источниках о Полтавской битве – «Обстоятельная реляция…» и «Гистория Свейской войны», говорится только про то, что одна пуля пробила шляпу царя Петра, а другая застряла в седле[738]).