Как уже говорилось выше, снова обратиться к философии Спинозы Гёте побудили разговоры с Якоби. Гёте знал, что его друг собирается издать сочинение на эту тему, но он не мог и предположить, что ему самому с его до сих пор не опубликованной одой «Прометей» («Ты можешь, Зевс, громадой тяжких туч…») уготована важная роль в этой истории. В пятнадцатой книге «Поэзии и правды», описывая эффект, произведенный «Прометеем», Гёте отмечает, что это невинное стихотворение послужило «искрой для взрыва, обнажившего самые потайные отношения между достойнейшими людьми, отношения, ими даже не осознанные, но все же дремавшие в этом высокопросвещенном обществе. Трещина оказалась столь глубокой, что из-за нее и ряда последовавших засим случайностей мы потеряли одного из достойнейших наших мужей – Мендельсона»[834].

Осенью 1785 года вышло в свет сочинение Якоби «Об учении Спинозы. Письма господину Мозесу Мендельсону».

Этому предшествовала весьма запутанная предыстория. Незадолго до смерти Лессинга летом 1780 года Якоби имел с ним продолжительную беседу, и тот назвал себя убежденным последователем Спинозы. По свидетельству Якоби, Лессинг сказал следующее: «Ортодоксальные представления о божестве уже не для меня. Я не могу ими довольствоваться. Hen kai pan [одно и все]. По-другому я не мыслю». На что Якоби заметил: «Значит, Вы более или менее согласны со Спинозой». Лессинг: «Если надо быть согласным с кем-то, то я не мог бы назвать никого другого»[835].

Якоби было известно, что Мендельсон собирался издать сочинение о характере своего к тому времени уже умершего друга, и поэтому он спросил, известно ли ему, что в последние дни жизни Лессинг был «убежденным спинозистом»[836]. Мендельсон, как безусловный теист и непримиримый противник пантеизма, был крайне взволнован этим вопросом и попросил Якоби подробно рассказать обо всем. Якоби составил протокол своего разговора с Лессингом и отправил его Мендельсону. Чуть позже из круга друзей последнего до него дошли слухи, что, по мнению Мендельсона, спинозистские взгляды Лессинга следует «скрывать настолько, насколько позволяет святость истины»[837]. Дело в том, что Спиноза по-прежнему считался опасным еретиком, безбожником, волком-атеистом в овечьей шкуре пантеизма. Единственный немецкий перевод «Этики» Спинозы удалось опубликовать лишь под прикрытием полемической работы Кристиана Вольффа. И тут – как гром среди ясного неба: Лессинг – спинозист! Для образованной публики это была сенсация, настоящий скандал. Разумеется, Лессинг пользовался славой свободомыслящего, оригинального философа со своим особым пониманием христианства, но все же, как хотелось думать многим, с верой в личного бога. Во всяком случае, так считал Мендельсон. Тот же, кто называл себя сторонником Спинозы, отрицал существование бога в значении внемирского существа, отрицал существование некой трансцендентной персонифицированной силы, которой можно было поклоняться и которая могла карать или миловать. Бог, в понимании Спинозы, – это не что иное, как олицетворение всего сущего, а на мир он воздействует через принцип причинно-следственной связи между людьми и вещами.

Получив письмо от Якоби, Мендельсон тянет с ответом. Он обещает дать подробное опровержение и объяснение этой ситуации, но так и не делает этого, так что осенью 1785 года Якоби, не дождавшись ответа, публикует свое сочинение. Лишь после этого Мендельсон пишет многостраничное послание «Друзьям Лессинга», где защищает своего покойного друга от упреков в спинозизме, который сам он отождествляет с безбожием. Мендельсон умирает еще до того, как его ответ выходит в печать. Поговаривают, что в могилу его свели обида и переживания за друга, а виноват в этом Якоби. Гёте в «Поэзии и правде» тоже ссылается на эту версию. На самом деле в январе 1786 года, относя рукопись издателю, Мендельсон простудился по дороге домой, слег и вскоре умер.

Назвать себя последователем Спинозы Лессинга побудило стихотворение Гёте «Прометей» – Якоби показал его Лессингу еще до того, как оно было опубликовано, и спонтанное замечание Лессинга о том, что ортодоксальные представления о божестве уже не для него, выражало, скорее, его согласие с героем стихотворения, который в дерзком самовозвеличивании упрямо спорит с небожителями:

Но ни земли моей

Ты не разрушишь,

<…>

Нет никого под солнцем

Ничтожней вас, богов![838]

Теперь это стихотворение, без согласия Гёте, было опубликовано в трактате Якоби об учении Спинозы. Гёте страшно разозлился, тем более что стихотворение прилагалось к книге на отдельном листке, и крайне осторожный Якоби, сославшись в тексте трактата на возможное вмешательство цензуры, снабдил его инструкцией по применению: «Стихотворение “Прометей” напечатано отдельно, дабы всякий, кто не желает иметь его в своем экземпляре книги, имел возможность от него отказаться. <…> Не исключено, что в тех или иных местах мое сочинение будет изъято из обращения в связи с “Прометеем”. Я надеюсь, что власти в подобных местах ограничатся изъятием только этого отдельного подсудного листка»[839].

«Подсудный листок»? Такая формулировка возмутила Гёте, хотя ему и был понятен тактический расчет друга. Поначалу он старался относиться к этой ситуации с юмором: «Гердер находит забавным, что в этих обстоятельствах я оказался на одном костре с Гердером»[840], – пишет он Якоби.

В своем трактате Якоби не только изложил собственную философию веры, но и настолько доступно объяснил философию Спинозы, что у читательской аудитории закрались подозрения, не является ли он сам спинозистом. Это сочинение не только прославило гётевского «Прометея», но и способствовало возрождению широкого интереса к учению Спинозы. Отныне оно представляло одно из важных направлений спиритуалистического натурализма, послужив источником идейного развития в философии последующих десятилетий. Так 1785 год, год выхода трактата Якоби о Спинозе, стал важной вехой в истории немецкого идеализма.

С одной стороны, имелся натурфилософский взгляд на мир, сторонники которого исходили из первичности природы и из нее пытались вывести всю совокупность познаваемого мира, притом что одни понимали природу механистически, видя в ней не более чем слепую силу, а другие, как, например, Гердер и Гёте, относились к природе как к всеобъемлющему созидательному принципу (природа механическая и природа витально-динамическая). Однако и в том, и в другом направлении исходной точкой служило объективное начало, т. е. природа в том виде, как она являет себя внешнему наблюдателю.

Этим сторонникам объективного первоначала противостояли те, кто искал отправную точку в самосознании субъективного духа. Наиболее радикальная версия этого направления представлена философией Фихте. В свободной созидающей воле, проявляющейся в сознании Я, Фихте видел модель внутренней динамики существования мира и природы. Впрочем, подход, ставящий в центр бытия субъективный дух, мог принимать и другие формы. Так, например, для Якоби самое главное – это опыт религиозной веры, тогда как