то, чем он владеет и что поддерживает его в жизни. Нашего сознания достигают прежде всего недостатки, полнота остается неосознанной. Традиционные и популярные религии представляют собой фантастическую компенсацию недостатков, которые мы осознаем, и потому они всегда поверхностны. Если бы они выражали наш опыт полноты, они глубже бы проникали в основы нашего бытия. Поэтому когда Гёте симпатизирует религии, то обычно речь, как, например, в «Западно-восточном диване», идет о религии полноты, избытка, принятия жизни.

После обстоятельного письма от 4 октября 1782 года переписка между Гёте и Лафатером постепенно иссякает. Особого внимания заслуживает самое последнее письмо, написанное в декабре 1783 года. В нем Гёте сообщает Лафатеру о примирении с Гердером. Одни дружеские связи рвутся, другие становятся крепче. Отныне ближайшие друзья Гёте – это Гердер и вновь помирившийся с ним Якоби. С ними он теперь говорит о вере и религии, а Лафатер меж тем исчезает из его жизни.

21 июля 1786 года Лафатер в последний раз навещает Гёте в Веймаре. Говорить им особенно не о чем. После этой встречи Гёте пишет Шарлотте фон Штейн: «Мы не произнесли ни единого сердечного, доверительного слова, и я навсегда избавился от ненависти и любви <…>. Под его личностью я тоже провел жирную черту и знаю теперь, что мне остается от него как сальдо»[810]. Лафатер тоже почувствовал возникшее между ними отчуждение. Одному из своих знакомых он пишет: «Гёте, как мне показалось, стал старше, холоднее, мудрее, жестче, стал более замкнутым и практичным»[811].

Десять лет спустя, осенью 1797 года, состоялась или, точнее, не состоялась их последняя встреча. Во время своего третьего швейцарского путешествия Гёте случайно увидел Лафатера на одной из улиц Цюриха – он шел ему навстречу. Гёте перешел на другую сторону, чтобы остаться незамеченным. Лафатер прошел мимо, не узнав его. «Походка его напоминала журавлиную поступь»[812], – больше Гёте ничего не сообщает об этой встрече.

Глава шестнадцатая

Покой и гранит. Примирение с Якоби. Чтение Спинозы. Спиноза, Лессинг, Якоби и стихотворение «Прометей»: «взрывчатое вещество». Натурализм и идеализм: окостенение или слияние. Философия веры Якоби и естествознание Гёте. Межчелюстная кость. Возобновление дружбы с Гердером

Вернувшись из Швейцарии, Гёте с головой погрузился в свои служебные дела. Когда в апреле 1780 года Кальб покинул Горнорудную комиссию, ее председателем был назначен Гёте. Теперь серебряные рудники в Ильменау тоже находились в его ведении. Чтобы хорошо разбираться во вверенной ему области, он начинает изучать минералогию. Здесь Гёте вступает в волшебный мир постоянства, незыблемости, едва уловимых изменений, резко контрастирующий с текучей переменчивостью его внутренних переживаний. «Тысячи и тысячи мыслей появляются в моей голове и снова исчезают. Моя душа подобна вечному, неумолкающему фейерверку»[813], – пишет он в эти дни Шарлотте фон Штейн. Душевных волнений ему хватает, зато в природе, в мире камней и особенно в залежах гранита он надеется обрести покой, хотя кое-кто из поэтов, как он пишет в черновике под заголовком «Гранит I», имеет глупость и здесь видеть «отражение бушующего хаоса»[814]. Погружаясь внутрь себя самого, человек теряет почву под ногами. Внутри нет ничего прочного, неизменного, все находится в вечном движении, гранит же, который не позволяет проникнуть дальше в глубь земли, дает человеку надежную основу, оплот и «фундамент»[815].

В сочинении о граните, написанном в 1784 году, Гёте обстоятельно рассказывает о мотивах, побудивших его заняться естественно-научными изысканиями: «Поэтому все те, кому знакомо любопытство, пробуждаемое в человеке тайнами природы, не станут удивляться, что я покинул круг наблюдений, в котором обычно пребывал, и с поистине неудержимым рвением обратился к этому новому кругу. Я не страшусь упрека, что только дух противоречия мог подвигнуть меня от наблюдения и описания человеческого сердца, самой юной, самой разнообразной, живой, изменчивой, самой ранимой части творения, перейти к наблюдению древнейшего, крепчайшего, залегшего в глубочайших недрах, непоколебимейшего первенца природы. <…> Да, позвольте мне, который немало страдал и продолжает страдать от смены человеческого настроения, от стремительных движений внутри меня самого и внутри других людей, насладиться возвышенным покоем, каковой дарует нам одинокая безмолвная близость великой, тихо беседующей с нами природы, и кто разделяет мою страсть, пусть следует за мной»[816].

Как пишет Гёте, «стремительные движения» его души заставляли страдать его самого и приносили страдания другим. Примером тому может служить публичное осмеяние, которому Гёте подверг роман Фрица Якоби «Вольдемар» незадолго до отъезда в Швейцарию. Якоби, как только узнал о так называемом распятии Вольдемара, немедленно написал другу. Он просил объяснить произошедшее, поскольку не хотел верить слухам. Гёте оставил это письмо без ответа, несмотря на предупреждение друга, что молчание он будет вынужден рассматривать как признание вины. Что должен был ответить Гёте? Он не мог и не хотел отрицать того, что произошло. Роман ему не понравился и не нравился до сих пор. Стоило ли из-за этого терять друга? Его терзают сомнения, и, быть может, ему было бы легче, если бы он узнал, что написал о нем Якоби в письме Иоганне Шлоссер. После этой истории, пишет Якоби, «характер этого самодовольного шута вызывает во мне еще гораздо большее отвращение и презрение. Я навсегда поворачиваюсь к нему спиной, как это задолго до меня сделали едва ли не все порядочные люди нашей нации. <…> Я благодарю Бога за то, что между нами все кончено»[817]. Такая характеристика со стороны друга, будь она известна Гёте, вероятно, навсегда разрушила бы связь между ним и Якоби, избавив его от ненужных сомнений.

Три года они не общались, но потом, когда Шлоссеры и мать Гёте напомнили ему о долге перед Якоби, в нем проснулось чувство вины. Несколько лет назад Якоби одолжил Гёте денег на переезд в Веймар. Именно этот неоплаченный долг и побудил Гёте первым нарушить молчание и просить у Якоби прощения: «Когда мы становимся старше, а мир теснее сжимается вокруг нас, то иногда с болью в сердце мы вспоминаем о тех временах, когда от нечего делать по собственной вине теряли друзей и в порыве легкомысленного озорства не чувствовали тех ран, что наносили, и теперь мы пытаемся их исцелить»[818].

Рана в душе Якоби исчезла в ту самую минуту, когда он получил от Гёте это письмо. «То, что ты не возвращал мне долг, – незамедлительно пишет он в ответ, – я всегда истолковывал в твою пользу. Что я узнал в тебе, я узнал глубоко и неискоренимо»[819].