зависимой от божественной милости, не будучи самоподдерживающимся механизмом. Человек – тоже часть творения – может и должен строить свою жизнь в соответствии с этим общим порядком. Человеческая свобода может стать ответом на свободу божественную.

Спиноза приходит к другим выводам. В его понимании природа есть царство необходимости, а сознание свободы – иллюзия. Это как если бы камень считал, что падает на землю по собственной воле. Все происходящее имеет причину; даже то, что происходит внутри человека или между людьми, определяется законом каузальности, не знающим исключений. Причинная зависимость не предполагает предопределенности происходящего некой целью. Целевых причин не существует, т. е. в мире нет таких процессов, которые имеют место потому, что до их начала была намечена некая цель. В связи с этим нет смысла задаваться вопросом о цели природы в целом; точно так же было бы ошибкой полагать, будто человек действует в соответствии с некими целями и намерениями. На первый взгляд может сложиться именно такое впечатление, однако на самом деле человек имеет те или иные намерения потому, что их навязывает ему каузальность. Положение 32 первой части «Этики» – по всей видимости, единственного произведения Спинозы, которое прочитал Гёте, – гласит: «Воля не может быть названа свободной причиной, но только необходимой. <…> поэтому каждое желание не может существовать и определяться к деятельности, если оно не определяется другой причиной, а это, в свою очередь, опять другой, и так до бесконечности»[826].

Отрицание целевой причинности и идея механизма оказали сильнейшее влияние на формирование материалистической картины мира в XIX веке. Со временем к ним добавилось несколько динамических компонентов, и в таком виде они и остались господствующим мировоззрением, которое, разумеется, вполне обходится без бога. Теперь уже и акт познания, в отличие от взглядов Спинозы, – это не одна из форм служения богу, а процесс, определяемый практическими соображениями пользы и господства.

Представление о природе, из которого исходит Спиноза, еще сохраняет остаточное тепло религиозной картины мира, но сама природа уже функционирует как неодушевленный механизм. Природа – это место, где мы можем чувствовать себя как дома, поскольку сами мы сделаны из того же материала, что и она, и функционируем по тем же законам. Если мы «очистимся», т. е. освободим сознание от иллюзий воображения и укротим страсти, не позволяющие трезво смотреть на вещи, тогда мы сможем жить и действовать в соответствии с реальностью и избавимся от ненужных страхов и забот.

Но прежде чем картина мира окончательно остыла в XIX веке, то религиозное тепло, что еще сохранилось в понятии природы Спинозы, дало толчок к появлению пантеизма на рубеже XVIII–XIX веков. Произведения Гердера, Гёте и Шеллинга позволяют проследить прямую взаимосвязь между этими явлениями. Спиноза их вдохновлял, но при этом им пришлось вернуть понятию природы его животворящую составляющую, которого лишил его Спиноза, несмотря на разделение natura naturans и natura naturata. У Спинозы все уже создано, все готово: это завершенное, закругленное бытие. В пантеистических идеях Гердера, Гёте и Шеллинга неизменно подчеркивается аспект становления. У них бытие – это непрерывное становление, у Спинозы само становление – это, по сути, покоящееся бытие, не что иное, как раскрытие во времени того, что изначально заложено в субстанции.

Посмотрим, что Гёте вынес из чтения Спинозы. Во время совместных штудий спинозовской «Этики» поздней осенью 1784 года он диктует Шарлотте некоторые свои мысли о прочитанном.

Прежде всего Гёте отмечает, что бесконечность не относится к сфере божественного, потустороннего надмира. Нет, она берет свое начало в каждой конкретной вещи и в каждой ситуации, и если покориться течению мира, то оно вынесет тебя к пугающей бесконечности, и тогда над тобой сомкнется ее бездонная пропасть. Однако у каждого живого существа и у каждой вещи есть свое ограниченное место в этой бесконечности. Вообще-то мысль довольно банальная, но Гёте тем не менее обращает на нее особое внимание, поскольку для него крайне важно это утверждение границ посреди безграничности. Одно не перетекает в другое, но у всего есть свой центр и свой определенный контур. Все, что есть, определяется, с одной стороны, изнутри, а с другой – безграничной внешней определимостью. Для Гёте важен этот баланс между внутренними созидательными силами и формированием извне. Спиноза занимался универсальными законами, Гёте делает акцент на законе индивидуальном. «Мы не можем себе представить, что существование чего-то ограниченного проистекает из него самого, но в действительности существование всего сущего проистекает из него самого, хотя все состояния в мире так переплетены между собой, что одно неизбежно вытекает из другого, и в итоге кажется, будто одна вещь порождается другой, хотя это не так; в действительности одно живое существо дает другому повод существовать и вынуждает его существовать в определенном состоянии»[827]. Гёте подхватывает идею Спинозы deus sive natura, но переводит взгляд с целого на единичное. Единичное с его неповторимым своеобразием не должно теряться в целом. Это удержание уникальности индивидуального отличает Гёте от Спинозы, о котором он говорит, что «под его взглядом все единичные вещи как будто исчезают»[828].

Вторая мысль, на которой Гёте, вслед за Спинозой, акцентирует внимание, логически следует из этих рассуждений на тему границ посреди безграничного. В своих конспектах он пишет об опасности раньше времени замкнуть «круг» вокруг себя и «в упрямой скромности» утверждать, будто ты «нашел ту достоверную истину», которая «выше любых доказательств и любого понимания»[829]. Здесь явно имеются в виду те благочестивые философы, которые объясняют мир на основе нескольких принципов веры и считают, что могут отказаться от дальнейших познавательных усилий, поскольку теперь их задача состоит лишь в том, чтобы становиться «все проще и проще» и «избегать любого сбивающего с толку многообразия»[830]. Не следует с головой уходить в религию, когда еще столько предстоит сделать для познания. Такого рода самоограничение недостойно человеческого разума, однако, как не без иронии завершает свои размышления Гёте, быть может, в нем следует видеть «милость природы», благодаря которой ограниченные люди «довольны свой узколобостью»[831].

Самое важное понятие в философии Спинозы – понятие необходимости – Гёте для себя не выделяет. Все, что он хотел сказать по этому поводу, было написано им в письме Кнебелю: «Последовательность природы служит прекрасным утешением ввиду людской непоследовательности»[832]. Он предпочитает не вступать в бесконечную дискуссию о свободе воли. Ему достаточно той стоической невозмутимости, которую Спиноза черпает из своего понятия необходимости. Гёте восхищается этим абсолютным покоем, желая, чтобы когда-нибудь он снизошел и на него. Поэтому иногда он читает Спинозу «с величайшим благоговением, как вечерню»