Многие республиканские формирования с боями отошли в горы Астурии. Остальные оказались заперты в районе Сантандера и маленького порта Сантонья. В Сантандере царило такое отчаяние, что многие искали утешения в выпивке. Группы солдат под предводительством офицеров опустошали винные склады. Штаб эвакуировался по морю, лодки, полные паникующих людей, часто захватывались неприятелем. 122-й и 136-й батальоны пытались организовать оборону, но восторжествовало безразличие, и последний шанс на спасение был упущен. Оставалось дожидаться националистов и их расстрельных команд. За год многих националистов здесь перебили, причем часто это происходило по приказу социалиста Нейлы, так что надеяться на ответное великодушие не приходилось.

В Сантонье баски договорились об условиях сдачи своих gudaris с командиром итальянских «Черных стрел» полковником Фариной. Эти условия предварительно обговаривались в Риме графом Чиано и представителями баскской PNV, считавшими, что правительство в Валенсии их предало. Решили, что репрессий не будет и что баскских солдат не станут заставлять воевать на стороне националистов. Испанские офицеры тут же объявили это соглашение недействительным, и баскских солдат насильно сгрузили с британских судов. Последовали суммарные суды по упрощенной процедуре, многих офицеров и солдат казнили. Именно невыполнение условий этой сдачи партизаны баскской ETA называли в последующие годы причиной своей продолжающейся войны с франкистским государством[576].

Муссолини и граф Чиано были в восторге от этой «великой победы». Чиано требовал «отнятых у басков флагов и пушек – я завидую французам с их Домом инвалидов и немцам с их военными музеями. Отобранное у врага знамя ценнее любой картины»[577]. Они считали, что решение оставить итальянские войска в Испании после разгрома у Бриуэги теперь оправдалось. Но радовались они преждевременно, так как почти половина республиканских сил ушла в горы Астурии, где до конца октября продолжалась яростная кампания, за которой последовали еще пять месяцев свирепой партизанской войны. Франко не смог одолеть Северную армию так быстро, как надеялся.

Относительная быстрота победы в Баскской кампании была обусловлена вкладом легиона «Кондор». Нацистское правительство не замедлило взять свое: на заводы и металлургические предприятия, оставленные в целости баскскими националистами, пришли немецкие инженеры, и большая часть промышленного производства стала отправляться в Германию как плата за старания люфтваффе по разрушению региона.

Франко пришлось ждать плодов победы гораздо дольше, хотя он знал, что покорение севера страны в конце концов обеспечит ему паритет с противником в пехоте в центре и на юге. Вместе с растущим превосходством в авиации и в артиллерии это должно было обеспечить ему окончательную победу, если только раньше этого не разразится война в Европе. Война превратилась в битву не на жизнь, а на смерть, и у него крепла надежда одолеть врага, поскольку, как показала эта кампания, его союзники располагали большим количеством средств, чтобы обрушивать на голову врага снаряды и бомбы.

«История может сказать побежденным – «Увы!», – писал У. Х. Оден в своей поэме «Испания 1937», – но не в силах ни помочь, ни простить». Гражданская война в Испании принадлежит к тем немногочисленным случаям в истории, когда гораздо более распространенная и куда более убедительная версия событий написана проигравшими, а не победителями. Такой результат предопределило, конечно, последующее поражение союзников националистов из «оси». Но в процессе самой войны республика, пусть и выигравшая ряд сражений за симпатии мирового общественного мнения, в целом проигрывала националистам, сосредоточившимся на избранной элитной аудитории в Британии и США. Пропаганда Франко играла на страхе перед коммунизмом и взывала к консервативным и религиозным чувствам, а подозрения их аудитории в отношении республики подтверждались советской военной помощью.

Националисты утверждали, что отстаивают дело веры, порядка и западной цивилизации, столкнувшейся с «азиатским коммунизмом». В подкрепление этой версии событий они, опираясь на поддельные документы[578], доказывали, что в 1936 году коммунисты замышляли революцию и собрали для нее 150 тысяч бойцов и 100-тысячный резерв, а националисты, опередив их, сорвали переворот. По их утверждениям, результаты выборов февраля 1936 года были недостоверными, несмотря на то что эти результаты были приняты и СЭДА, и лидерами монархистов. Они усиленно изображали жизнь в республиканской зоне как непрерывные казни священников, монашек и невинных людей, сопровождаемые ожесточенным разрушением храмов и произведений искусства. В оправдание своей неспособности занять Мадрид они утверждали, что в Испании воюют полмиллиона иностранных коммунистов[579].

Если предельно упрощенно изложить позицию республиканского правительства, то оно считало себя законно избранным в феврале 1936 года, а потом – атакованным реакционными генералами при поддержке диктатур «оси». Республика, соответственно, в противовес фашизму воплощала демократию, свободу и просвещение. Зарубежная пропаганда республики подчеркивала, что ее правительство – единственное законное и демократическое в Испании. Это было, конечно, правдой в сравнении незаконностью и авторитаризмом его оппонентов, но сами либеральные и левые политики не всегда следовали собственной конституции. Восстание в октябре 1934 года, в котором участвовали Прието и Ларго Кабальеро, сильно компрометировало их борьбу с мятежниками.

Страстные сторонники республики отказывались признать, что угрозы левых уничтожить буржуазию и сама предреволюционная ситуация весны 1936 года неизбежно влекли ответную реакцию. Невероятные ужасы Гражданской войны в России и созданная в СССР система подавления (та самая диктатура пролетариата, которой требовал Ларго Кабальеро) послужили незабываемым уроком. После начала войны республике не добавляло доверия превращение кортесов в сугубо символический орган, не имевший контроля над властью. Потом, с середины 1937 года, администрация Хуана Негрина стала проявлять отчетливо авторитарные наклонности. Критика премьер-министра и коммунистической партии была уподоблена предательству.

Обе стороны кровавого конфликта подходили к истории крайне выборочно и манипулятивно. В последующие годы сторонники республики представляли испанский конфликт началом Второй мировой войны, франкисты же называли ее просто прелюдией к третьей мировой войне между западной цивилизацией и коммунизмом, а помощь нацистов и фашистов – случайной и несущественной.

Необходимость для республики убедить внешний мир в правоте своего дела усиливалась последствиями внешней политики Британии. Помимо этого и без того напряженная политическая атмосфера 30-х годов, как и интернационализация Гражданской войны, принуждали верить в решающее значение для ее исхода мирового общественного мнения.