Испанские рабочие и крестьяне питали наивную уверенность, что если внятно объяснить происходящее аудитории за границей, то правительства Запада помогут им одержать победу над диктатурами «оси». Приезжих из-за рубежа спрашивали, как такое возможно, чтобы в демократической Америке, где большинство населения поддерживало Испанскую республику (согласно опросам общественного мнения – более 70 процентов), правительство отказывало ей в оружии для самообороны. Республиканское руководство лучше понимало причины такой позиции западных правительств – но и оно ошибалось в своей надежде, что правительства Британии и Франции в конце концов будут вынуждены согласиться, что в их интересах перейти, пока не поздно, к сильной политике против держав «оси».

При таких обстоятельствах республика не могла не обхаживать журналистов и знаменитых писателей. После первых сообщений о «зверствах красных» пришлось немало потрудиться, чтобы в ноябре 1936 года, после бомбардировки рабочих районов и больницы Сан-Карлос в сражении за Мадрид, волна негодования покатилась наконец в противоположную сторону. Через пять месяцев бомбардировка Герники принесла республике ее крупнейшую победу в пропагандистской войне, особенно в связи с тем, что баски были католиками-консерваторами. Но даже эти события не оказали влияния на политику невмешательства западных правительств.

В июле 1936 года мировая католическая пресса встала на защиту националистского мятежа, клеймя антиклерикализм республики, осквернение церквей и убийства священников. Наибольшей сенсацией стало обвинение в изнасилованиях монахинь – измышление, коренящиеся в Средних веках, когда таким наветом оправдывали убийства евреев. Из двух недоказанных инцидентов раздули беспрецедентную по разгулу кампанию. Националисты гораздо увереннее выдвигали обвинения в убийстве священников, потому что имели поддержку папы римского, объявившего священников святыми мучениками[580].

1 июля 1937 года кардинал Гома выступил с открытым письмом «Епископам всего мира», призывавшим к церковной поддержке националистов. В письме он писал в оправдывающемся тоне, что это «не крестовый поход, а политико-социальная война с религиозным подтекстом»[581]. Не подписали письмо только кардинал Видаль-и-Барракуэр и епископ Матео Мугика. Это контрастировало с заявлением архиепископа Валенсии месяцем раньше, что «к войне призывало священное сердце Иисусово, которое наделило силой оружие солдат Франко». Епископ Сеговии говорил, что эта война «в сотни раз важнее и священнее Реконкисты», а епископ Памплоны называл ее «самым могучим крестовым походом в веках… походом, в котором Божественное присутствие на нашей стороне очевидно». Националистским войскам раздавали листовки с фотомонтажом – Христос в окружении генералов Молы и Франко.

Игнорируя политическую роль Церкви, погибших священников объявляли святыми мучениками – впрочем, некоторые католические писатели улавливали связь между франкистами и церковью. Одним из них был Франсуа Мориак, ставший противником дела правых после того, как услышал от офицера-националиста: «Медикаментов мало, и они дороги. Вы действительно воображаете, что мы станем расходовать их просто так?.. В конце концов, мы все равно должны их перебить, что толку их лечить?»[582]

«Для миллионов испанцев, – писал Мориак в послании Рамону Серрано Суньеру (шурину и главному политическому советнику Франко), – христианство и фашизм теперь переплелись, и они не могут ненавидеть одно, не ненавидя другое». Мориак вступился за своего коллегу, тоже писателя-католика, Жака Маритена, названного поклонником нацистов Серрано Суньером «евреем-выкрестом». Выход в 1938 году книги Жоржа Бернаноса «Большие кладбища в лунном свете» с описанием террора, учиненного националистами на Майорке, усилил оппозицию либеральных католических кругов официальной поддержке Франко Церковью.

В США католическое лобби пользовалось большим влиянием. Луис Болин рассказывал, как молодая ирландка Эйлин О’Брайен «обзванивала по телефону всех католических епископов США и умоляла, чтобы они поручили всем приходским священникам просить прихожан отправлять президенту Рузвельту телеграммы протеста»[583]. Благодаря ее стараниям, продолжал Болин, в Белом доме получили более миллиона телеграмм, в результате чего была прекращена отправка боеприпасов для республики. Сила пронационалистского лобби была наглядно продемонстрирована в мае 1938 года, когда группа во главе с послом США в Великобритании Джозефом Кеннеди сумела запугать конгрессменов, зависевших от католических голосов, принудив их выступить против отмены эмбарго на поставки оружия. Те так и сделали, несмотря на то что националистов поддерживало не более 20 процентов населения и только 40 процентов католиков.

Тем не менее в 1937 году националисты почувствовали, что проигрывают сражение за мировое общественное мнение – против них сработало сразу несколько факторов. Во-первых, командование двух противоборствующих сторон совершенно по-разному общалось с прессой. Националисты нередко видели в журналистах потенциальных шпионов и ограничивали их свободу – особенно когда была опасность, что те станут свидетелями зачистки захваченной территории. В результате работавшие в их лагере корреспонденты не могли конкурировать со своими коллегами на республиканской стороне в жанре столь ценимого в этой профессии «репортажа с поля боя». К тому же не все офицеры националистов по связям с прессой были так красноречивы и учтивы, как Луис Болин. Один из тех, кто пришел ему на смену, Гонсало де Агилера, граф де Альба-и-Йелтес, землевладелец из Саламанки, разъезжал по националистской Испании в желтом «мерседесе» с двумя магазинными винтовками на заднем сиденье. Он гордо заявил одному заезжему англичанину, что «в день начала гражданской войны построил батраков своего имения, отобрал шестерых и расстрелял их перед остальными – “…ну, чтобы другим неповадно было, вы же понимаете!”»[584]

Иностранные журналисты, допущенные в националистскую Испанию, вскоре, к своему изумлению, обнаруживали, что там подозрительно нервно относятся к правде. В любом усомнившемся в каком-либо, даже самом нелепом пассаже националистской пропаганды подозревали скрытого «красного». Американская журналистска Вирджиния Коулз, незадолго до того побывавшая в республиканской Испании, обнаружила в Саламанке людей, интересовавшихся происходившим в Мадриде, но отказывавшихся верить чему-либо, что не укладывалось в рамки их гротескной картины происходящего. Уровень политического зомбирования, с которым она столкнулась, был так велик, что она назвала это «почти что душевной болезнью». Когда она говорила своим собеседникам, что на той стороне трупы не гниют в канавах, как им рассказывали, и что милиция не скармливает пленных из числа правых зверям в зоопарке, те тут же называли «красной» ее саму. Пабло Мерри дель Валь, глава пресс-службы Франко, восхитившись ее золотым браслетом, сказал с улыбкой: «Вряд ли вы брали его с собой в Мадрид». Коулз ответила, что на самом деле она купила браслет в Мадриде. Мери дель Валь воспринял это как «личное оскорбление» и больше с ней не разговаривал[585].