– Береги себя.

– Ты тоже, – ответил Говард.

– А когда все закончится…

– Да, когда все закончится.

Снаружи донесся шум, и они оба застыли.

Вдалеке лаяла собака.

– Говард! – испуганным шепотом позвала Софи. – Dépêche-toi! Allons-y.[27]

– Да, – кивнул Говард, все еще глядя на Энтони. – Нам пора.

Он подошел к Софи, взял сумку, которая стояла у ее ног, закинул через плечо рюкзак.

Собака продолжала лаять.

– Заткнись, – прошептал Энтони. – Пожалуйста, замолчи!

Собака не замолкала. Она рычала, тявкала и, похоже, приближалась к амбару. Теперь снаружи доносились и людские голоса.

Энтони огляделся. Оконный проем слишком высоко, ребенка не вытащишь. Взгляд упал на открытую дверь, которая вела в небольшой чулан, куда не проникал лунный свет. Они забились внутрь и стояли, затаив дыхание и прислушиваясь. Постепенно глаза привыкли к темноте, и Энтони увидел страх на лице Софи. Говард с непроницаемым выражением обнимал ее за плечи.

Петли амбарной двери затряслись, и она со стуком распахнулась.

Ребенок проснулся, тихо залепетал. В их положении не было ничего веселого, но малыш этого не знал и весело смеялся. Его переполняла радость жизни.

Энтони прижал палец к губам, отчаянно показывая, что малыша нужно успокоить.

Софи что-то зашептала в ухо сына, однако от щекотки он рассмеялся еще радостнее. «Какая забавная игра, – словно говорили темные блестящие глаза. – Так весело!»

Шаги приближались, приглушенные голоса звучали громче и отчетливее. Энтони снова прижал палец к губам, Софи прижала малыша к себе, в ее шепоте слышались панические нотки.

Но малютке Луи надоело играть, возможно, он проголодался, и теперь хотел слезть с материнских рук, не понимая, почему она его не отпускает. Лепет перешел в плач, который становился все громче. В мгновение ока Энтони подскочил к Софи, схватил ребенка, отрывая от матери, пытаясь закрыть его маленький ротик ладонью, чтобы малыш замолчал.

Собака уже подбежала ко второй двери, скребла лапами дерево, а Говард обхватил Энтони сзади и оттащил с нечеловеческой силой. Ребенок заливался плачем, собака лаяла, а Говард обнял всхлипывающую Софи… И тут дверная ручка дернулась.

Энтони вытащил пистолет и затаил дыхание.

Дверь распахнулась, и Энтони ослепили лучи фонариков. Он заморгал, инстинктивно подняв руку к лицу. Во мраке стояли двое плотных мужчин. Один из них заговорил по-французски, и Энтони понял, что это месье Дюпон; второй мужчина был в британской военной форме.

– Положите рюкзак и отойдите в сторону.

Говард последовал приказу.

Малыш Луи уже не плакал, он трогал ручками бледное лицо матери. Энтони не отрываясь смотрел на ребенка, зачарованный его невинностью. Он вдруг с ужасом осознал, что чуть было не совершил, увидел всю мерзость своего невольного поступка.

Чудовищно! Невозможно поверить, что он, Энтони, который всегда доверял себе, своему самоконтролю, точности и желанию помочь другим, чуть не убил ребенка!

В смятении он отогнал от себя эту мысль и снова посмотрел на малыша Луи. Ему вдруг пришло в голову, что в мире, который лишили доброты, все должны смотреть на этого драгоценного ребенка, восхищаясь его чистотой и невинностью. «Хватит разговоров, – чуть было не сказал Энтони. – Лучше посмотрите на малютку».

Он решил, что, похоже, теряет рассудок. Так вот что происходит, когда встречаешься со смертью лицом к лицу. Конечно, они все погибнут. Помогать дезертиру – все равно что дезертировать самому. Как ни странно, Энтони почти не испытывал страха. Наконец-то все закончится.

Он так устал… теперь можно не стараться выжить и вернуться домой. Элеонор будет горевать, но потом привыкнет, и ей будет приятно знать, что он умер, пытаясь помочь Говарду начать новую жизнь… Энтони чуть не рассмеялся. Начать новую жизнь! Сейчас, во время войны, когда все вокруг рушится на глазах!

Раздался грохот, Энтони моргнул и с удивлением обнаружил, что по-прежнему стоит в амбаре на французской земле. Офицер открыл рюкзак и вытряхивал украденный армейский провиант. Банки говяжьей тушенки, тушеного мяса с овощами и сгущенного молока горкой высились на полу амбара – Энтони взял достаточно еды, чтобы Говарду и Софи хватило на несколько недель.

Офицер присвистнул.

– Ого, похоже, кто-то собирался устроить себе отпуск!

– Вы бы меня не поймали, если бы не Эдевейн, – неожиданно произнес Говард.

Энтони ошарашенно уставился на друга. Говард отвел взгляд.

– Этот ублюдок меня выследил, хотел помешать.

«Перестань, – подумал Энтони, – ничего не говори. Уже поздно».

Офицер взглянул на пистолет в руке Энтони.

– Это правда? – Он посмотрел на Говарда, потом снова на Энтони. – Вы пытались его задержать?

Предложения не складывались, слова походили на кружочки конфетти в ветреный день, и Энтони никак не мог собрать их в одно целое.

– Я ему сказал, пусть лучше меня пристрелит, – торопливо добавил Говард.

– Эдевейн?

Голос офицера доносился словно издалека. Энтони больше не стоял в заброшенном амбаре во Франции, он снова оказался в Лоэннете и смотрел, как играют его дети. Ухаживал за садом, который посадил вместе с Элеонор, чувствовал запах согретой солнцем клубники, ощущал тепло солнца на коже, слышал пение дочерей. «Ты только вернись домой», – сказала Элеонор в тот день у ручья, и Энтони ей обещал. Значит, он вернется домой, во что бы то ни стало. Он дал слово, но дело было не только в этом. Энтони Эдевейн собирался вернуться домой, потому что очень хотел.

– Я пытался его остановить, – услышал он свой голос. – Уговаривал не сбегать.

Говарда повели в лагерь, и, пока Софи сбивчиво причитала по-французски, Энтони твердил себе, что выиграл для друга время. Ничего не закончилось; пока есть жизнь, есть и надежда. Он придумает объяснение и спасет Говарда, и все будет как прежде. Фронт в нескольких милях отсюда, хватит времени, чтобы выпутаться из этой передряги.

До лагеря оставалось не более полумили, а он так ничего и не придумал. Энтони вдруг понял, что больше не чувствует запаха клубники; на его губах только вонь гнили, грязи, испражнений и едкий вкус пороха. Где-то залаяла собака, в ночи плакал ребенок. Холодная, отстраненная мысль пришла ему в голову, и он уже не мог ее отогнать: если бы он закончил начатое, заставил бы ребенка, этого милого кроху, замолчать, Говард спасся бы. Малыш только начал жить, он бы ничего не понял, а Энтони сделал бы все милосердно быстро. У него был один-единственный шанс спасти своего брата, и он его упустил.