— Мне надо одеться, — вспоминаю, оглядываясь по сторонам. — И пришить пуговицы, — вздыхаю.

Где вообще верхняя часть моего одеяния?

Не нахожу. Сколько ни верчусь вокруг себя. Спасибо, юбка и бюстгалтер до сих пор при мне, иначе вряд ли моей психике с такой лёгкостью давалось бы тут находиться и дальше.

— Что тебе действительно надо, так это поесть, почти ничего не съела, — усмехается встречно мужчина.

Сам же пересаживает меня к себе полубоком. И тогда не отпускает. Зато в самом деле собирается сделать всё для того, чтобы я поела. Покормить меня самолично, то есть.

— Кто бы говорил, — ворчу беззлобно.

Дальше возможности выражать своё негодование вслух никакой не остаётся. Опекун подцепляет вилкой кусочек мяса со своей тарелки, который запихивает мне в рот. Еда давно остывает. Но я никак не обозначаю этот факт. А следующую порцию съестного принуждаю съесть его самого. От холодного блюда мужчина явно не в восторге, но тоже не возражает, смиренно жуёт, как и я. До поры до времени.

— Что там за история с твоими «подружками» по несчастью, то есть по выпускному классу? Долго ещё собираешься терпеть этот случившийся бардак? — интересуется ровным будничным тоном.

Можно подумать, мы тут какую-нибудь беседу ведём, и это очередный пункт в списке обыденных обсуждений, согласно принятому этикету вежливости.

Но то он.

А вот я…

Чуть не подавилась!

— Ты знаешь об этом? — округляю глаза.

И тут же прикусываю себе язык.

Мало ли, что именно он имеет ввиду? Вовсе именно не обязательно, что конкретно те гадкие комментарии под теми фотографиями, сделанными насильно.

Да только поздно!

Прокололась.

Или же…

— Если я ничего не говорю вслух, это не значит, что мне всё равно, Асия. К тому же, такие идиотские выходки нельзя оставлять безнаказанными. Если бы я позволял каждому, кто собирается полить меня грязью, творить подобную дичь, то мы бы с тобой сейчас тут не сидели, — невозмутимо сообщает собеседник.

Вот только его пальцы, сжавшиеся вокруг вилки слишком крепко, выдают то, что внешняя беспечность на самом деле очень далёка от видимого спокойствия.

— Но ты же не станешь связываться с малолетними девицами? — округляю глаза ещё больше.

Очень уж суровый вид у него становится.

— В этом ты права. Не стану. Но у каждой из этих, как ты выразилась, малолетних девиц, — выделяет снисходительным тоном, намекая на то, что не такие уж и малолетние на самом деле, — есть как минимум отец. Если не вполне здоровый и состоявшийся, так хотя бы мужик. На каждого из них, как по отдельности, так и совместно, повлиять я вполне способен, чтоб твоя совесть осталась чиста и дальше, — заканчивает с ухмылкой.

И не поспоришь.

Но я всё равно попробую!

— На самом деле всё не так плохо, — оправдываюсь сразу за всех, в том числе и за себя. — Мы уже вроде как уладили и пришли к компромиссу. Они успокоились. Почти всё закончилось. Правда.

Почему почти и вроде как?

Да просто я пока не имею ни малейшего представления, какие последствия меня ждут после того, как я самым бессовестным образом несколько часов назад сама же подтвердила все витающие в стенах «Бахчешехир» слухи о степени собственного морального падения.

— Звучит не очень убедительно, — хмыкает на моё заявление опекун.

Засовывает в меня ещё порцию нашего обеда.

— Нет, я серьёзно. Всё в порядке, — даже не вру, как только прожевываю.

Имею ввиду уже не всех тех других, о которых была речь, а конкретно себя, вот и не вру. Он и тогда не особо верит. Но больше никак не комментирует, и на том спасибо.

— Как думаешь, тут можно найти нитку и иголку? — переключаюсь обратно на судьбу своих пуговиц, как только с поглощением пищи завершено.

Поползай и найди их ещё сперва…

Тем более, что даже подняться на ноги, и то мне не позволено. По крайней мере, не так сразу.

— Вероятно, — проговаривает мужчина, отодвигая стакан с водой подальше от края. — Но не нужно, — сам же придвигается ко мне ближе, прижимаясь губами к моему обнажённому плечу. — Если тебе так сильно нужна рубашка, можешь забрать мою, — заканчивает тихо.

От прикосновения его губ по коже моментально расползаются мириады мурашек, и я кусаю губы, борясь с самой собой в дилемме сделать всё-таки по-своему или же так, как он говорит. В итоге склоняюсь к последнему. Да и то вовсе не для того, чтобы переодеться. Идея избавить от рубашки и Адема Эмирхана мне нравится сама по себе.

— Только учти, с яхты в таком виде я тебя не выпущу. Всех удар хватит, если ты в таком виде, без неё по городу пойдёшь, — предупреждаю, прежде чем самой коснуться чужих губ своими губами. — Сперва всех. Потом и меня…

Ответный поцелуй — не такой скромный, как мой. Долгий. Протяжный. Наполненный нежностью. С ноткой лёгкой алчности. Распаляющий мою душу и стремление заполучить ещё бесконечное множество таких мгновений.

— Не переживай. Не пойду, — с улыбкой в голосе отзывается он. — Мы вернёмся на яхте сразу к дому.

Рубашку с него я и в самом деле снимаю. Как и на ноги всё же встаю. Правда, уже не по своей инициативе. Белоснежная ткань так и остаётся в моих руках, когда я слышу негромкое, но весомое:

— Поднимись, — и сам же помогает мне принять вертикальное положение.

Сперва так, затем развернув меня к себе спиной. Рубашка вываливается из моих рук. Остаётся на полу. Никто не обращает на это никакого внимания.

— Я сказал подняться, не сказал, что ты можешь от меня сбежать, — шепчет мужчина совсем тихо мне на ухо, прежде чем склониться ближе и нахально стащить лямку моего лифчика намного ниже. — Обопрись руками, — дополняет, укладывая мои ладони на стол.

До меня не сразу доходит, к чему именно он это велит. Моего плеча касается новый едва осязаемый поцелуй. И ещё один. И ещё… Собственное воображение с лёгкостью компенсирует недостаток моей преждевременной недогадливости, а