Как там сказал Нельс Гудмундсон в своей заключительной речи? «Обвинитель, господа присяжные, ожидал, что вы прислушаетесь к его доводам, основанным на предвзятых суждениях… И мистер Хукс рассчитывает именно на это. Что вы поддадитесь эмоциям, справедливым разве что десять лет назад, когда шла война». Но десять лет — это совсем недолго. Как он, Исмаил, может не поддаться эмоциям, живущим своей жизнью, отдельной от него, и тем не менее таким же осязаемым, как фантомная рука, от иннервации которой он до сих пор отказывался? То же самое и с Хацуэ: она давно уже не с ним, но он все не может забыть ее. Хацуэ отняла у него история, непредсказуемая и равнодушная к надеждам и стремлениям людей. Исмаил подумал о матери, которая со своей верой в Бога стоит безучастно в стороне, вспомнил Эрика Бледсо, истекшего кровью в полосе прибоя, того раненного в пах парня на госпитальном корабле…

Исмаил снова посмотрел на Хацуэ, стоявшую посреди группки японцев, которые перешептывались между собой, поглядывали на часы и ждали. Он оглядел ее юбку в складку и блузу с длинными вытачками на плечах, ее волосы, затянутые в тугой узел, простенькую шляпку в руках. Залюбовался ее рукой, легкой и изящной, стройными лодыжками, прямой спиной в благородной, естественной осанке, которая запомнилась ему, еще когда он был мальчишкой. Исмаил вспомнил соленый привкус на губах Хацуэ, когда они с ней покачивались на волнах, вцепившись в коробку со стеклянным дном; он тогда ее быстро поцеловал. А потом ему вспомнились их встречи, когда он прикасался к ее телу, вспомнился запах кедра…

Он встал, собираясь уйти, и в это время в зале мигнул и загорелся свет. С галереи раздались приглушенные возгласы радости сдержанных, скупых на эмоции жителей острова; один из репортеров взметнул вверх кулаки; судебный пристав кивнул и заулыбался. Унылой серости как не бывало, загоревшийся свет казался даже ярче, чем раньше.

— Электричество… — сказал Нельс Гудмундсон, обращаясь к Исмаилу. — Вот уж не думал, что без него будет так плохо.

— Вам бы сейчас домой, отоспаться, — ответил Исмаил. — Включите обогреватель и выспитесь хорошенько.

Нельс щелкнул застежками портфеля и поставил его на стол.

— А знаешь… — вдруг сказал он. — Я когда-нибудь говорил, как мне нравился твой отец? Артур был поразительным человеком!

— Да, — согласился Исмаил. — Да, был.

Нельс пощипал кожу на подбородке и взялся за портфель.

— Ну, ладно, — сказал он Исмаилу, глядя на него здоровым глазом; другой в это время безумно вращался. — Передавай привет матери, она замечательная женщина. Будем молиться, чтобы судьи вынесли правильное решение.

— Да, — ответил Исмаил. — Будем.

Эд Сомс сделал объявление: зал будет открыт до тех пор, пока не закончат совещаться присяжные, или до шести часов, смотря по тому, что случится раньше. А в шесть он объявит собравшимся о текущем положении дел.

В гардеробе Исмаил оказался рядом с Имада Хисао; оба надевали пальто.

— Огромное вам спасибо, что подвезти нас тогда, — поблагодарил Исмаила японец. — А то бы нам тогда идти и идти. Наше огромное вам спасибо!

Они вышли в коридор, где, сунув руки в карманы пальто, ждала Хацуэ.

— Может, вас подвезти? — предложил Исмаил. — Мне все равно по пути, я к матери еду. Могу и вас захватить.

— Нет, — отказался японец. — Огромное вам спасибо. Мы есть на чем ехать.

Исмаил стоял перед ними, застегивая одной рукой пальто. Застегнув три верхние пуговицы, он вдруг сунул руку в карман брюк, где лежали листки.

— Кабуо судят несправедливо, — сказала Хацуэ. — Исмаил, ты должен написать об этом в газете твоего отца, прямо на первой странице. Ты должен рассказать в газете правду. Пусть весь остров узнает о несправедливости. Ведь Кабуо судят из-за того, что он — японец.

— Это газета не отца, а моя, Хацуэ, — ответил Исмаил. — Я выпускаю ее.

Он вынул руку из кармана и, повозившись, застегнул еще одну пуговицу.

— Я буду у матери, — сказал он. — Если захочешь поговорить, найдешь меня там.

Выйдя наружу, Исмаил заметил, что снег уже перестал, только время от времени опускались редкие снежинки. Сквозь облака пробивался тусклый свет зимнего солнца, дул сильный северный ветер. С утра температура опустилась, и теперь в ноздрях покалывало от мороза, под ногами поскрипывал снег и завывал ветер. Исмаил понял, что буран ушел дальше и худшее осталось позади. Однако вокруг творился сплошной хаос: покинутые у обочин машины, развернутые под самыми немыслимыми углами; пихта на Портовой улице, рухнувшая под тяжестью снега… Пройдя дальше, Исмаил увидел два кедровых ствола, перегородивших дорогу, а видневшиеся вдали доки оказались почти полностью затопленными. Самые крайние сваи отломились; ветер, ударявший по внешнему пирсу, нагромоздил десятка два шхун друг на друга, и они возвышались горой, привязанные швартовами.

Корневой ком пихты, увенчанный пучком запорошенных папоротников и веток плюща, торчал из земли стеной. Пенистые гребни вздымались между опрокинутых шхун, приводя доки и шхуны в движение; крыши рубок, барабанные моталки и планширы оказались под глубоким слоем снега. Иногда пена врывалась на палубы шхун и захлестывала кубрики. Приливная вода прибывала, дул крепкий ветер, и у входа в гавань течение закручивалось водоворотом; на белоснежно-чистом снегу валялись зеленые сучья и ветки поваленных деревьев.

Впервые в жизни Исмаилу пришла в голову мысль, что картина подобных разрушений может быть прекрасной.

Стремительные потоки воды, бешеный ветер, снегопад, рухнувшие деревья, сваленные в гору шхуны… на всем этом беспорядочном нагромождении лежал отпечаток суровой красоты. Исмаил на миг увидел атолл Тараву, дамбу, пальмы, полегшие от ударов корабельных орудий; те события часто вспоминались ему, отталкивая и одновременно притягивая. Он не хотел вспоминать, но все возвращался к ним. Исмаил не мог объяснить, почему такое с ним происходит.

Он смотрел на разрушения в гавани и понимал, что в нем есть что-то цельное, что-то такое, о чем другие даже не подозревают. И в то же время ничего нет. Он ждал двенадцать лет. Ждал, даже не подозревая о том, что ждет, и ожидание переросло в нечто более глубокое. Он ждал долгие двенадцать лет.

Теперь правда лежала в кармане Исмаила, а он не знал, что с ней делать. Не знал, как поступить, и бессмысленность, которую он видел во всем, была так же чужда ему, как морская пена, покрывающая заснеженные шхуны и затопленные доки. Исмаил ни в чем не находил ответа: ни в шхунах, лежащих на боку, ни в пихте, поверженной снегом, ни в обломанных ветках кедров. А чувствовал лишь сковавшую сердце холодом пустоту.

Не кому иному, как Александеру Ван Нессу, седобородому строителю с верфи, жившему на улице бухты Вудхауса, полагалось огласить окончательное решение. Все три часа он оставался непреклонен, считая, что разумные основания для сомнений в виновности подсудимого действительно имеются. Двенадцать присяжных спорили сначала о значении слова «сомнения», потом о значении «разумные основания», потом разбирались в том, что означает вся фраза.