– Моровы! Они внизу!

– Нужно поторопиться.

Он ускоряет шаг. Переступает через ступеньку, а я со всех сил стараюсь отогнать приступ паники. Только не сейчас. Дыши глубже, медленнее. Вдох, выдох, вдох. Еще раз. Все получится, ты слышишь? Только смотри под ноги и дыши. Шорох снизу отдается ударами в груди. С каждым шагом он кажется все ближе. Не обращай внимания. Сейчас не это главное, а добраться наверх. Просто смотри под ноги. Помни об осторожности. Но какая, к черту, осторожность, когда хочется бежать сломя голову? Страх так и гонит меня вперед, заставляя забыть обо всем, кроме ступеней и шороха. Каждый шаг приближает нас к концу. Один, три, пять. Скрип ступеней отдается молоточками в висках. Почему до сих пор не видно конца? Мы ведь должны куда-то выйти! Поднимаю голову и перестаю дышать. Я вижу свет, крохотный лучик, там, наверху! Мы уже близко! Перепрыгиваю через ступеньку, лечу к свету как мотылек. Небо! Оно так близко. Еще чуть-чуть. Последний зигзаг, последний выступ. Только перепрыгнуть на другую сторону и…

– Не двигайся!

Треск камня отрезает меня от окружающего мира. Не двигаюсь, даже не дышу, только это не помогает. Ступенька подо мной проваливается на несколько сантиметров.

– Я же сказал, не двигайся!

– Я и не двигалась!

Рычание под ногами стремительно приближается. Скоро моровы будут здесь. Ищу глазами Блэквуда и нахожу – на другой стороне выступа. Между нами громадная черная дыра. Ступени провалились. Черт.

– Что мне делать?

– Не шевелись, я постараюсь до тебя дотянуться. По команде протянешь мне руку. Поняла?

Кажется, я ничего не слышу. Вокруг словно белый шум давит на голову, прерывает дыхание, заставляет сердце содрогаться о каждого скрипа плиты под ногами.

– Да, – вырывается автоматически, – я… хорошо.

Блэквуд ложится на ступеньку, одной рукой держится за выступ, другой – тянется ко мне. Но тут камень под ним проседает. Он хватается за край обеими руками, но все равно продолжает тянуться ко мне.

– Дай руку!

Только поднимаю руку, как плита проседает вниз. Не нужно быть гением, чтоб понять – он не сможет до меня дотянуться. Рука не достает. Если он высунется ниже хоть на несколько миллиметров – плита не выдержит и мы упадем, оба. Опускаю ладонь.

– Что ты делаешь? Дай руку!

Рычание ближе с каждой секундой. Внизу сотня черных точек, тянется на свет, на звук. Вдох и плита снова проседает. Слишком поздно.

– Руку!

Возможно, я не могу выбрать, как прожить жизнь, но я могу решить, как умереть.

– Вот, – срываю с шеи амулет. – Лови!

Бросаю флакон в тот момент, когда треск уносит меня вниз. Последнее, что вижу лицо Блэквуда и его ладонь, пытающую поймать флакон. И все тонет в темноте. В лицо бьет поток пыли, голова раскалывается пополам от удара, рука щемит, и вдруг все прекращается. Я жива? Рука за что-то зацепилась, не могу пошевелить. Откашливаю пыль, поднимаю голову. Это же Блэквуд! Он держит меня. Он дотянулся! От радости мне хочется кричать! Но рычание под ногами отбивает подобное желание. Голова, как же сильно болит голова. Чувствую, как висок становится мокрым.

– Не двигайся.

Рычание, скрежет, скрип… так близко. Боже, они прямо подо мной! Раскрывают пасти, протягивают лапы. Еще немного, и они достанут меня!

– Держись.

Он вцепился в мою ладонь мертвой хваткой. Вижу, как у него дрожат руки. Ладонь такая скользкая. Пытаюсь сжать сильнее, но пальцы соскальзывают. Страх все сильнее впивается в горло, пока не становится привкусом во рту. Ужасающим привкусом гнили и грязи. Миллиметр за миллиметром, секунда за секундой, я опускаюсь прямо к тварям в пасти.

– Не отпускай!

Умереть от удара – хорошо. Но пойти на корм тварям – это хуже всего. Лежать и ждать, пока они медленно пожирают твое тело. Нет, пожалуйста. Я не хочу так закончить! Только не так!

– Не отпускай меня!

– Ни за что!

Он тянет меня наверх, но скользкие пальцы все уплывают из его ладони. Рычание дышит в затылок. Ботинок с ноги слетает вниз. Чувствую, как перед глазами все плывет. Пальцы один за другим выскальзывают с его руки. Большой. Не могу на это смотреть. Голова все сильнее давит на шею. Указательный. Я… этого… не вынесу. Его лицо расплывается темными пятнами. Средний. Больше… не могу… Рука расслабляется, голова запрокидывается назад. Безымянный. Я теряю сознание.

Перед глазами проплывают дымчатые кудри. Тело почти невесомое. Так спокойно и хорошо мне давно не было. Как же давно? Не знаю. Ничего не знаю, кроме одного – я не хочу уходить. В голове мелькают какие-то образы. Кости, крики, окровавленные тела – смутные воспоминания или предсмертный бред? Не помню и не хочу. Здесь так спокойно. Постепенно картинки растворяются, а вместе с ними и мое дымчатое покрывало. Нет! Не тай! Не смей таять, слышишь? Не хочу, чтоб это закончилось! Пытаюсь ухватиться за него, но пальцы проскальзывают сквозь облако. Я брыкаюсь, бьюсь, сопротивляюсь, но все же падаю на землю. Как только спина касается почвы, все кости словно переламываются одновременно, хрустя в унисон сотней искалеченных суставов. Боль пронизывает предплечье, ноги, а затем и все тело. Я будто окунаюсь в казан с кислотой. Но на мое удивление боль проходит так же быстро, как и наступает. Спустя время я начинаю чувствовать свое тело. Изгиб хребта, опухлость ног, тяжесть рук. Наконец могу открыть глаза.

Ожидаю увидеть смоляное небо и шпили елей, но вместо этого в глаза въедается свет. Настолько яркий, что на пару секунд я теряю способность видеть. Свет? Откуда на Другой стороне свет? Это невозможно, если только я не умерла. Глаза постепенно адаптируются и рисуют картину окружающего. Белая одежда, покрывало, сугробы. И небо белое и земля. Почему все белое? Это снег? И почему свет сияет над головой так ярко? Будто хочет выесть мне глаза. Такой яркий маленький квадрат в одной точке. Квадратное солнце, разве такое бывает? На языке вертится такое знакомое и такое чужое, будто иностранное слово – лампа. Точно, квадратное солнце – лампа. Заснеженная земля – кафель, сугробы – стены. Вот почему они так давят на виски. Стены – комната, а это палата. После жизни во тьме больничная лампа кажется божественным сиянием. Не могу отвести от нее глаз, только потом замечаю тени, мелькающие на фоне стен. В палате кто-то есть.

– Сильвер? – прорезается женский голос. – Ты меня слышишь?

Такой знакомый, словно с самого детства.

– Ты понимаешь, где ты? Кивни, если слышишь.

«Это же Джинджер!» – соображаю я. Медсестра из больницы святой Анны в Уинтер Парке. Это точно она! А, значит, я в больнице, дома и я жива!

– Джинджер… – голос хрипит, будто забыл вкус слов.

– Сильвер! Какое счастье! – перед глазами появляется круглое лицо. – Ты была без сознания двое суток. Я волновалась, мы все волновались. Боялись, что ты не очнешься.