Ленне отпустил парня, и тот упал на колени перед телом Могуты.

Хальвдан мрачно взирал на то, как мальчишка пытается приподнять голову старосты, привести его в чувство. Как Удеса оттаскивает его, больше чтобы удержать от других глупостей, чем утешить. Парень рыдал совсем по-детски и отталкивал материнские руки. Но в свете всего произошедшего это Хальвдана ничуть не трогало.

– Мы переночуем в гостиной избе. А завтра на закате похороним Могуту, – холодно и громко произнес он, чтобы его услышали, и взглянул на кметей. – Подсобите им!

Сбросив оцепенение, те засуетились, помогая жене и сыну поднять тело старосты с пола.

Хальвдан вышел на улицу, прикрыв за собой дверь. Он осторожно закатал рукав, зачерпнул ладонью пригоршню снега и приложил к месту укуса. Рану защипало. Снег таял, омывая и охлаждая ее. Стоит поторопиться в Кирият и показать руку Лерху, а пока достаточно было бы перевязать. Хальвдан убрал ладонь и осмотрел предплечье, тихо выругался по-верегски. Следы от клыков были глубокими – ладно хоть до кости не дошли.

Два предательства за последние дни – это уже слишком. Так до города можно живым не добраться. И кто знает, сколько их еще будет. Где еще успел пройти жрец Зорен, оставляя свои черные следы? Его цель была понятна: извести Драгомира, а вместе с ним и всех, кто ему близок. И кто знает, что творится теперь на востоке, как там Бажан?

Неужели никому теперь нельзя доверять? А если Наяс все же прав – то и Драгомиру тоже.

Пальцы свело от холода. Хальвдан стряхнул с ладони подтаявший снег и огляделся. Тонкая полоска месяца размытым пятном едва просвечивала сквозь пелену облаков. С неба продолжал падать крупный мягкий снег. Где-то под порывом ветра хлопнули ставни. Хальвдан прислушался к тому, что происходит в избе. Женский плач, возня и шаги скоро стихли. Он последний раз глянул на опустевшую собачью конуру, где при желании спокойно мог разместиться взрослый человек, и вернулся в дом.

Тело Могуты уже убрали и труп волкодава – тоже. Тихо хныкали дети, но по-прежнему держались поодаль, хоть и выглянули узнать, что случилось. Их ласково утешала старшая дочь старосты. Его жена, а теперь уже вдова, сидела на лавке, зажав в опущенных на колени руках полотенце со следами крови на нем. Отрешенным взглядом она уставилась на один-единственный осколок кружки под столом. Видно, сил убрать его уже не осталось. Удеса не сразу очнулась и подняла глаза на вошедшего Хальвдана, неловко придерживающего раненое предплечье.

– Давай перевяжу, – она встала и ушла в каморку за занавеской, но скоро вернулась с чистыми тряпицами.

Хальвдан с неохотой подошел. Кто знает, не решит ли Удеса теперь отравить его сама. Женщины на многое способны.

– Мне жаль, – буркнул он, хоть и не чувствовал за собой вины.

Что-то сказать нужно было. Большая семья потеряла кормильца и защитника, первое время им придется тяжело. Но Могута решил, что кмети и воевода должны умереть – пусть и во благо деревни. Он поплатился за это. За измену его все равно ждала смерть, не от руки Хальвдана, так от руки палача.

– Могута сам виноват. Я просила его не связываться с вельдами, – Удеса осторожно протерла руку Хальвдана смоченным в теплой воде полотенцем и начала перевязывать. – Он считал, что так защитит нас. Мне страшно, воевода. Всем страшно…

– Я понимаю.

* * *

Новый день встретил Гремячий Ключ непроглядным снегопадом, однако ветер стих. Дома тонули в слепой пелене и люди, растревоженные вестью о смерти старосты, плыли в ней, как призраки. Весь день продолжалась подготовка к погребению Могуты. Некоторые кмети по приказу Хальвдана помогали, носили дрова, укладывали их в краду. Другие остались сторожить Аксена, который на весть о гибели соратника как всегда промолчал.

Деревенские не роптали, лишь украдкой недобро оглядывали княжеских воинов, а в особенности Хальвдана. Иногда он слышал, как его обвиняют в смерти Могуты – сварливые бабы не торопились замолкать при его появлении – но никто не решался высказать обвинения в лицо. Потому что они все знали, какую цену староста хотел заплатить за их мнимую безопасность. Только признаться в этом никто не признается – расплаты не хочется никому. Да и вряд ли они догадывались, что вельдский жрец, скорей всего, все равно расправился бы с ними. Потом.

К вечеру прояснело. Лишь солнце пошло на закат, местный волхв поджег краду, и пламя заскакало, затрещало по сухим березовым поленьям. Старосту хоронили с почестями, как любого уважаемого человека. Другого просто уложили бы в землю с горстью монет и украшений. А Могута обращался пеплом на погребальном костре, как воин. Надо же.

Хальвдан смотрел на горящую краду, на вереницу рваных облаков, которые тлели в другом, закатном, костре, и ему вспоминалось, как хоронили его отца, погибшего в сражении. Пылающая ладья удалялась, уносимая ветром, и дым щипал глаза. Скоро она совсем пропала среди вздыбленных громадин фьордов. Звук погребальной песни вился над огненной в закатных лучах морской водой. Отец, уважаемый всеми ярл Карскур, уходил безвозвратно, но Хальвдан, маленький еще тогда мальчик, верил, что он все равно всегда будет рядом и поможет. А потом они встретятся снова в сияющем чертоге Праотца.

Сейчас же скорбные голоса подхватывали заунывную песню, множились, провожая душу Могуты в загробный мир. Наверное, старший сын старосты, спустивший волкодава, чувствовал себя так же, как и Хальвдан на похоронах своего отца. Он не стал наказывать мальчишку – любой на его месте поступил бы так же. Но кто знает, не зародилась ли в душе парнишки мысль о кровной мести.

Еще немного постояв у костра, Хальвдан развернулся и тихо ушел.

Утром следующего дня его небольшой отряд покинул деревню. Теперь здесь дружинникам нескоро снова будут рады.

Нынче на городской площади было необычайно людно. Даже несмотря на то, что зима к концу груденя [29] наконец разгулялась и все последние дни небо ожесточенно заваливало Кирият снегом. А потому горожане старались реже выходить из дома, особенно с дальних кругов – там ведь пока до торга доберешься, заметет по плечи. Но сегодня никто не захотел остаться в тепле домашнего очага, пусть снег падал все так же настырно и густо. Ведь повод случился – как такое пропустишь?

Дружина сбиралась в поход – со дня на день покинет детинец, затеряется в дали вереница воинов, а там только жди вестей. Хороших, плохих ли… Народ волновался. А пуще всего, знать, оттого, что перед отъездом, дабы призвать удачу, князь приказал устроить на день Индры широкие гуляния. Внешний двор детинца расчистили, торговцам и ремесленникам позволили даже поставить у стены свои прилавки: побаловать взрослых и детвору пирогами, сладостями да поделками. Открытым – небывалое дело! – оказались и дружинные ристалища, куда не всяк сторонний люд попадет. А без ведома стражи – и вовсе никто.

Но сегодня – можно. Сегодня с самого рассвета во славу богов шли ристанья, где мог попробовать силу любой, будь ты кметь или бондарь. Побеждали, ведомо, дружинники, но и горожане, набегавшись и навалявшись в снегу, уходили из огороженных кругов раскрасневшимися и довольными. Больше всего мужики уважали кулачные бои: на мечах или другом оружии выходили на поединки не так охотно. Но случались и смельчаки.