Тем более, что вслед за воеводами уже вели приговоренного к казни посадника. Охраняли его не так уж строго: всего-то два стражника позади и один – рядом, придерживает связанные за спиной руки, мол, чтобы без глупостей. Горожане живо взялись обсуждать предателя, которого до сей поры никто из них и в глаза-то не видел. И все они сходились в одном: на того, кто мог хладнокровно задумать убийство князя, Аксен не походил. И тщедушен, и лицо-то у него – ну чисто у страдальца, и вина во взгляде. Да и служил он Драгомиру много лет, посчитай с самого основания Елоги. Не иначе попутал проклятущий вельдский жрец! Особенно сочувствовали бабы, причитали, жалели оставшихся без заступы жену и детишек. Вот только оспаривать казнь посадника никто и не думал, даже снисхождения просить не решался.

Да и родичи Аксена из Елоги не приехали повидаться напоследок. То ли боялись, что и их под горячую руку настигнет какое наказание, то ли полностью отреклись от человека, который осквернил себя и княжеское доверие предательством.

Сама Млада видела посадника раньше и тоже решила, что он вряд ли смог бы удумать зло в одиночку. Говорили, дескать, Зорен поманил его властью и несметными богатствами, но в поступке Аксена виделось больше страха за свою жизнь. А может, и за жизнь близких. Кто знает, чем припугнул его жрец – о том воеводы никому не докладывали, если даже и выпытали причины у самого посадника, – но трусость одного человека могла повлечь за собой гораздо больше смертей, чем уже случилось. И ошибкой Аксена было думать, что она избавит кого-то от бед. Зло никогда не приводит к благу.

На сей раз князь не стал обращаться к народу. За него это сделал Виген. Сразу после того, как туда привели посадника, он вышел на огороженный круг, которому совсем скоро предстояло окропиться кровью. Пока начальник стражи говорил – стоит признать, и вполовину не так вдохновенно и веско, как Драгомир, – Аксен напряженно разглядывал свежевырубленную из широченного соснового пня плаху и прислушивался. Будто ждал, что вот-вот по какому-то невероятному волшебству смерть минует его. Но из уст Вигена сыпались только обвинения без единого намека на спасение.

– Это еще легкая смерть, – прошептал рядом с Младой подошедший Рогл. – Могли бы и колесовать… Или еще чего пострашнее.

Она покосилась на вельдчонка. Тот стоял, крепко сжимая торчащий из чехла рог лука, и кусал губу. Можно было бы поклясться, что сейчас он примеряется на место Аксена, ведь не раз и не два ему самому грозили смертью. И от этого взгляд мальчишки из почти самоуверенного – при первой встрече – день ото дня становился все более затравленным.

– Он получает, что заслужил, – ответила Млада, сложив руки на груди. – А вот твоего отца ждет расправа похлеще, если его не убьют в сражении.

Рогл только неопределенно повел подбородком. Старался показать, что судьба отца его вовсе не трогает, но, знать, он не совсем еще смог переступить черту отчуждения. И сможет ли? Родня как-никак.

– Надеюсь, вы сумеете его поймать, – глухо, так, что его слова терялись в возбужденном гуле толпы, пробормотал вельд.

– Я очень постараюсь. Не сомневайся. И лучше тебе не путаться у меня под ногами в тот момент, когда мы с твоим отцом встретимся.

Рядом кто-то возмущенно вскрикнул, и по самым ближним к месту казни рядам зевак прокатился ропот, разрастаясь и ширясь по всему двору. У Млады будто что-то толкнулось внутри – она взглянула на князя. Драгомир неподвижно и тяжело смотрел на Аксена, который что-то быстро и тихо ему говорил – издалека не разобрать. А горожане продолжали негодовать на то, что приговоренный, гиблая душа, решился обратиться к правителю. Где это видано, чтобы ему слово давали? Небось за луну наговорился вдоволь. Воеводы настороженно переглядывались, Виген таращился на Аксена, стоя вполоборота. Но никто останавливать посадника не спешил: с места тот не двигался, только тараторил без умолку, не успевая переводить дыхание.

Можно было бы подумать, что он в очередной раз молит о прощении, а может быть, даже о пощаде. Но что-то в его низком сбивчивом тоне навевало смутную тревогу. Словно не посадник говорил, а возносил заклинание колдун или волхв вершил обряд на древнем языке, непонятный, а оттого пугающий. Млада медленно обходила ограждение круга, стараясь приблизиться к помосту, где стояло княжеское кресло. Она и хотела бы торопиться, но ноги будто бы налились каменной тяжестью, и их можно было переставлять лишь с неимоверным трудом. Точно во сне.

Когда она обогнула лишь малую часть круга, посадник внезапно замолк и скособочился. Будто из него в мгновение ока вылетела жизнь. Но как-то он еще продолжал стоять, шатаясь, словно вусмерть пьяный, хотя казалось, что даже не поднимаются его плечи от дыхания. Горожане затихли, обескураженно ожидая, что будет дальше.

Князь глубоко вздохнул, его лицо осталось неподвижным и спокойным – знать, все сказанное посадником не очень-то его тронуло. Правитель взглянул на ката [30], которого привел Виген, и махнул на Аксена рукой: приступай. Молчаливый детина в капюшоне и до глаз закрывающей лицо повязке опустил увесистую пятерню на плечо посадника; тот вздрогнул и понуро поплелся к плахе, не сводя с нее взгляда. Желтоватый сосновый срез еще сочился смолой; медленно, незаметно глазу, стекали мутные капли по вырубленной для подбородка выемке. Даже жаль, что еще живую древесную плоть вот-вот замарает кровь предателя.

Аксен вздохнул и, опустившись на колени, положил голову на колоду. Кат деловито обошел его сбоку, поигрывая остро наточенным топором. Одно что не приплясывал. В его глазах, поблескивающих под капюшоном, не отразилось ни сомнения, ни вопроса – только безразличие и капля нетерпения: скорей бы закончить дело и получить свою плату за работу, которую ни один честный человек выполнять не хотел. Громко крякнув, как мужик, рубящий дрова, он широко замахнулся и обрушил тяжелый удар. Но Аксен, который до того зажмурился и боялся шевельнуться, вдруг дернулся, будто его напугал свист топора. Лезвие только вскользь задело его шею, брызнула в сторону яркой алой струей кровь и полилась густым потоком по плахе. Посадник выпучил глаза и захрипел, пытаясь отползти в сторону – но со связанными руками он не смог обрести равновесие и завалился на бок. Захныкали дети, кто-то начал убегать, расталкивая соседей. Кто-то разразился ошарашенной бранью.

И тут случилось невероятное: кат, что до злополучного удара глумливо прогуливался вокруг Аксена и смеялся над ним одними глазами, вдруг шарахнулся от того в сторону, как от чумного. Позабыл о своем долге, забыл о награде, надо сказать, немалой, и казалось теперь, что он готов бежать отсюда, куда ноги унесут. Знать, хоть сам на распоследнего висельника похож, а убивать других ему не приходилось.

Князь поднялся с места и, повернувшись к Вигену, что-то ему сказал. Начальник стражи, не глядя на корчащегося Аксена, поймал за шиворот удирающего ката.

– Закончи, что начал, – прошипел он. – Иначе я тебя здесь самого…

Но тот возвращаться не торопился, более того – пытался высвободиться из крепкой хватки скрытника.