Он в это время тоже думал про «блиндаж». Для него как для друга эту квартиру организовал Серёга Лихолетов… Из‑за Серёги Таня стала Вечной Невестой… И этой квартирой Герман может выкупить покой для Танюши, избавить от страданий, которыми грозит Танюше его бывшая жена.

— Сделай, как она хочет, — попросила Танюша. — У неё же ребёнок…

Так Герман потерял «блиндаж» — свою «однушку» в домах «на Сцепе». Ну и бог с ней. Миновало уже столько лет, а он не пожалел ни разу.

Сдав «блиндаж», он словно отсёк связи между собой и тем, что у него было. Конечно, он ничего не забыл, но отстранился, чтобы выйти из зоны притяжения своего прошлого. Марина и Серёга Лихолетов, парни из Штаба и парни с «афганского» мемориала на кладбище, — все они, эти люди, живые и мёртвые, уже не решали за Немца, что ему делать. Захват домов «на Сцепе», расклады по бизнесу, войны «Коминтерна» с бандюками, «динамовцами» и хачами — все эти события перестали определять, как Немцу надо поступать.

Марина, кстати, вскоре опять выскочила замуж, сразу родила двойню и в декрете разжирела. Она продала свои торговые места на Шпальном рынке, отжатые у Танцорки, и квартиру, отжатую у Германа, и в середине нулевых стала работать диспетчером в транспортной фирме своего мужа. Повзрослевшего Елизара, Ельку, Марина, наверное, уже сплавила куда‑нибудь жить самостоятельно, чтобы не мешал маме строить новую семью.

А Танюша оставалась всё такой же, как в юности, — тихой, светлой и девически‑тоненькой. Вечная Невеста. Она словно бы всегда пребывала в зачарованной полночи перед свадьбой, словно бы всегда — в ожидании жениха, и не простака вроде Германа, а настоящего волшебного королевича, который поцелуем расколдует её и пробудит к счастью. Но жених не приезжал. И не приедет никогда. И никто не ведает, почему так.

Герман и вправду оказался простаком. Раньше этой его простоты было вполне достаточно, чтобы существовать нормально, «не хуже всех других»; однако простоты не хватало на то, чтобы растормошить Танюшу и заставить её снова начать жить. Герман не знал, что ему надо сделать для этого. Кто он был? Не доктор и не священник, а обычный шоферюга, — не более.

Тогда, в конце девяностых, расследование по делу Лихолетова ничего не дало (а кто бы сомневался?). Парни из Штаба так и не осмелились объявить на весь «Коминтерн», что они думали или поняли про заказ на Серёгу. Исполнителя не нашли. Но если уж должность командира оказалась похожей на приговор, то Штаб постановил поменять структуру организации. Тем более многие бизнесы подкосил дефолт 1998 года.

После дефолта и реформ перевёрстанный «Коминтерн» превратился в «экономический союз»: более‑менее прочную ассоциацию из нескольких самых разных бизнесов, каждый из которых принадлежал члену Штаба или заметному деятелю «Коминтерна». Со своих бизнесов владельцы отчисляли процент в Фонд ветеранов Афганистана — это и была социалка по новым правилам. Головным учреждением назначили, ясное дело, Шпальный рынок.

Командуя сразу и «Коминтерном», и Фондом (они теперь занимали всего несколько офисов в управлении рыночного комплекса), Щебетовский акционировал рынок и тотчас скупил его акции. Герман уже не мог уместить в сознании все те простые и одновременно немыслимые бюрократические превращения и комбинации, которые осуществил майор, чтобы огромный торговый комплекс, который «афганцы» создавали почти с нуля все вместе и по идее Лихолетова, вдруг оказался частной собственностью Щебетовского.

Официально Герман работал водителем автобуса в «Коминтерне» — в общественной организации. Когда «Коминтерн» был переподчинён Фонду и рынку, водителя Неволина автоматически перевели в транспортный отдел администрации Шпального. Герман не возражал. Суть перемен он ощутил, когда ему дали крепкий городской грузовичок «Вольво», а обшарпанную «барбухайку» списали — даже не на продажу, а в утиль.

С «барбухайкой» Герман прощался один: сел в салоне и выпил водки. Он вспоминал, как Серёга вручил ему этот автобус, и они тоже выпивали в салоне; вспоминал, как в «барбухайке» парни с кастетами и цепями гоняли на акции «Коминтерна», и весь Батуев знал забубенный рыдван «афганцев» по вою движка и по визгу истёртых тормозов. В этом автобусе девки с детьми ехали «на Сцепу» на захват домов; здесь он, Герман, впервые потрахался с Мариной; здесь стояли гробы тех, кого увозили на Затягу… Целая жизнь.

А теперь — всё. «Барбухайку» — на свалку, и «Коминтерн» — туда же. Нет больше могучего и дерзкого союза «афганцев», есть масштабные и солидные бизнесы победителей, а на верхосытку при них — «Коминтерн» образца нулевых годов: скромный пункт выдачи подачек для неудачников.

В начале нулевых Щебетовский затеял грандиозное преображение Шпального рынка. Герман помнил огромный пустырь под железнодорожной насыпью, где все продавали всё; помнил, как под командованием Серёги «афганцы» дубинками и грейдерами загоняли «челноков» торговать шмотьём в недостроенное здание товарного терминала. Потом терминал превратился в чудовищный вертеп с ворьём и скупкой краденого, с наркотой, минетчицами, контрафактом и чебуреками — но уже под контролем «афганцев».

В 2001‑м тяжёлая техника сровняла с землёй все шанхаи вокруг терминала. На стройплощадке задымили асфальтовые автозаводы, самосвалы везли горы гравия, панелевозы сгружали плиты, всё заросло монтажными лесами, закрытыми сеткой, затарахтела пневматика, сновали рабочие‑турки. Через полтора года на месте бывшего Шпального рынка распростёрлась площадь с двумя плоскими жёлто‑серыми мегамоллами.

Это уже был дискаунтер вроде «Ашана» или «IKEA». Фонтан у входа, шеренга флагштоков, весь первый этаж — парковка. Атриумы, эскалаторы, световые пирамиды вместо потолков, стекло и длинные витрины, указатели, кафе, тележки, банкоматы, персонал в униформе, и всюду — музыка. В первом корпусе — в былом товарном терминале — Герман еле опознал то место, где девять лет назад на бетонном полу в крови лежали сестрички‑лисички…

Не только Шпальный рынок менялся, но и весь город Батуев тоже. В центре, среди обкомовских кварталов, поднялись фасеточные башни из чёрного и синего стекла — практически небоскрёбы. Вокруг пруда кое‑где уложили набережные, а сам пруд почистили — вытащили со дна короб затопленного ресторана «Нептун». Навели порядок в ЦПКиО: там вновь заработали разноцветные карусели и завертелось колесо обозрения (по слухам, при уборке в парке нашли много могил — то ли бомжовских, то ли бандитских).

Повсюду в городе строились супермаркеты. Герман вспоминал свой первый поход в супермаркет, вспоминал, как злилась Марина… Почти везде улицы ночью были освещены. Исчезли бронированные киоски. В привычных перспективах то и дело вдруг обнаруживались высотки точечной застройки, и в котловане напротив домов «на Сцепе» тоже начали возводить какую‑то громадину. «Спортсменский» стадион «Динамо» опять стал стадионом, а не авторынком; «Чунга», бобоновское логово, опять стала детским бассейном «Чунга‑Чанга». «Юбиль» перестроили в развлекательно‑деловой центр «Вандерленд». А ликёро‑водочный завод, за который зарубились Егор и Гайдаржи, вовсе снесли: вместо него воздвигли жилой комплекс «Линкор».