Действительно холодная. Куда холодней, чем та, которой его угощали. Но и сладкая. И горькая. И такая, которую описать-то невозможно. Главное, он пил, пил и никак не мог напиться. А потом вдруг жажда отступила.

И ноющая боль в мышцах.

И просто стало хорошо…

Александр распрямился и оглянулся. Аленка была тут же, сидела, склонившись над аленьким цветочком. Старый знакомец.

— Это кто? — спросил Александр, потому как понятия не имел, о чем еще заговорить.

— Огнецвет, — ответила Аленка.

— Никогда не слышал…

— Когда гром-птицы летят по небу, они порой роняют перья. И перья эти падают… люди принимают их за молнии. Перо касается земли и прорастает огнецветом.

— Звучит как сказка.

— Сказка и есть. Или нет. Они редкие очень. И не везде расти могут… понятия не имею, где Тополев его взял. Огнецвету сила нужна. Много… но он болен.

— Не похоже.

— Внутри неправильный. Как будто его… не знаю. Там, где он прежде рос, его расти заставляли.

— А так можно?

— У приятеля своего спроси. Умеючи, многое можно. Но… это как скот откармливать, чтоб быстро прибавляли. Свиньи будут расти и хорошо, но если их оставить, то долго не проживут, — Аленка погладила тонкие листочки, которые по краям выцвели.

— А для чего он нужен?

— Лепестки можно в зелье добавить. И тогда такое зелье вдесятеро сильнее сделается. А можно и иные изготовить… если яд, то спасения от такого яда не будет ни человеку, ни магу. Если лекарство… старый Вельяминов жил, пока оставалось у матушке зелье из огнецвета. По капле… она говорила, что так жизнь человеческую вдвое продлить можно, если не больше.

Аленка руку убрала.

— Значит, ценный цветок?

— Еще какой… только капризный очень. Но тут ему хорошо. Поживет, силой родника очиститься. И тогда-то, глядишь, легче станет…

Алые лепестки дрожали и на них то и дело вспыхивали искорки. Или почудилось? Свет здесь, пробиваясь сквозь листву, ложился причудливым узором.

— Вот, — Аленка протянула флягу. — Набери с собой. Если хочешь.

— Спасибо.

Фляга была старинною, исписанною сложными узорами.

— Я верну, — пообещал Александр. И к воде поднес. А та полилась, потекла в горлышко тонким ручейком.

— Вернешь, конечно. Куда ты денешься.

Аленка поднялась.

— Идем?

— Идем… по следу? С тропы не соступая?

— Точно.

Здесь, на поляне, и она казалась немного иною, зыбкою, ненастоящею почти. Или это снова морок? Главное, что стена леса перед Аленкой расступилась. А за спиной Александра сомкнулась. Оборачиваться он не рискнул.

А у опушки ничего не изменилось. Застыл молчаливой громадиной трактор-танк. По распаханному полю бродил аист, разгоняя иную птичью мелочь. Торчал из земли плуг…

— Молоко, — Аленка протянула кувшин. — Девчонки передавали…

— Спасибо.

— Там хлеб. Яйца вареные. Лук. Сало… понемногу. Тут у нас разносолов нет, — сказала она и снова прищурилась.

— Да и так хорошо, — Александр сел. — Присядешь?

— Отчего нет, — она подала и вышитое полотенце. — На, руки оботри.

— Да я… — Александр поднял руки и позволил силе выбраться. Оно, конечно, огненная кожа не для того предназначалась, но следовало признать, что всякую грязь она тоже убирала. Особенно, если раскалить до нужной температуры. — Погоди… спалю еще!

— Не спалишь. Заговоренное.

— А ты вообще кто?

— Аленка. Сабурова.

— Это я понял, что Аленка… ты ж не маг, верно?

— Это Таська с Марусей маги… в какой-то мере. А я — нет. Куда мне…

И улыбается.

А еще яйцо чистит. Не то, чтобы Александр сам не справился. С молоком вот — вполне. И ухнуло в него, что в колодец. Он сам не понял, до чего проголодался. А потому и хлеб, свежий, еще теплый даже, и яйцо вот это очищенное, и сало, белое, с тонкими прожилочками мяса.

Вкусно.

Вот просто вкусно и все.

— Лес…

— Это от матушки у меня, — отмахнулась рукой Аленка. — В силу я не вошла пока… так, могу кое-чего по-малости и только.

Ну да, по-малости.

— А матушка твоя?

— Не человек. Да и отец тоже, если ты о том.

— Погоди, те девчата говорили, что у нечеловека с нечеловеком детей быть не может. Извини. Не мое это дело.

— Не твое, — Аленка протянула другое яйцо. — Но тут смотря кто… мама у меня особой крови была. Ей все одно, человек, не человек… она… как сама земля.

— А…

— Ушла она.

— Куда? — Император удивился.

— Ешь… никуда. Отсюда… тут земли мало осталось. Братья… сыновья наследуют по мечу, а дочери — по кудели.

— То есть дар передается, в зависимости от пола ребенка?

— Можно и так. Только братьям мало надо. Они, где хочешь, дом поставить смогут. Но это когда женятся.

— Почему?

Есть Александр ел. И как-то оно… нормально было, что ли. И еда. И поле это. И солнце, которое больше не жгло и не припекало.

Разговор.

— Потому что кровь такая. Пока не найдут ту, что по сердцу, будут дурковать и колобродить. А как они тут найдут, когда обложили со всех сторон. Если б не я, отец бы взял их да уехал. А так и меня не оставит. И им тут судьбы не сыскать…

Аленка вздохнула.

— Найдут, — заверил Александр, прикинувши, что фрейлин в матушкином окружении не один десяток, а у них и дочки, и племянницы, и воспитанницы с кузинами да кузенами. Глядишь, кто в этом выводке цветочном и отыщется подходящий.

Или…

Вспомнились Сабуровы… как-то вот не увязывались с ними ни фрейлины, ни в целом брови модного фасона.

— Вот и я надеюсь. А когда родилась я, то стало ясно, что нам тут вдвоем тесновато. Вот маме и пришлось уйти. Её мама тоже в свой час ушла, как и её, хотя тогда земли вокруг было больше. Да не хмурься. Она на Урале где-то… там земли много. Письма пишет. И мы ей. Как выйду замуж, так отец к ней и поедет.

— Стало быть, земля нужна? — Александр понял, что не представляет, что еще сказать.

Как-то все это очень… нестандартно звучало.

— Нужна, — согласилась Аленка. — А у тебя есть?

С насмешкой спросила.

— Ну… — пред внутренним взором предстала карта Российской империи, знакомая до последнего завитка. — Есть немного… раньше было больше.