– Ладно, мам. Я позвоню тебе, если что-нибудь изменится.

Я нажимаю отбой, оборачиваюсь и вижу…

Квинта.

Он стоит в дверях, всего в нескольких шагах от меня.

Квинт без рубашки.

Вокруг его бедер намотано выцветшее голубое полотенце, а другим полотенцем он вытирает волосы.

– Какого… Что… Почему ты… – вскрикиваю я и резко отворачиваюсь. Мое лицо пылает. Локтем я сбиваю рюкзак со стойки администратора, и он плюхается на пол. Авторучки и пара слегка намокших тетрадей вываливаются, разлетаясь в разные стороны.

Я крепко зажмуриваюсь, хотя и стою спиной к Квинту.

– Куда делась твоя одежда?

На мгновение воцаряется тишина, а потом… Квинт заходится от хохота. Его смех нарастает и не прекращается. Я хмурюсь, прислушиваясь к его гоготу, завываниям, судорожным вдохам.

Вскоре мое удивление и смущение сменяются тихим бешенством.

Собравшись с духом, я поворачиваю голову ровно настолько, чтобы взглянуть на него через плечо. Квинт как будто ничего не замечает. Он привалился к стене и никак не может отдышаться. Смех довел его до слез. В прямом смысле.

– Извини, – выдыхает он, как только ему удается взять себя в руки. – Просто… твое лицо! Господи, Прю. – Он вытирает слезы. – Прости. Я не хотел тебя пугать. Но… я имею в виду, ты ведь раньше видела парней с голым торсом, верно? Ты же бываешь на пляже?

– Это совсем другое! – Я топаю ногой. Капризно. По-детски. Мне все равно. Почему он почти голый?

На лице Квинта все еще отражается веселье, но, по крайней мере, он больше не смеется надо мной.

– А чем это отличается? – Он явно поддразнивает меня.

«Отличается, и все тут, – хочу я сказать. – Потому что они – не ты».

Я откашливаюсь.

– Это просто от неожиданности. Все в порядке. Я в порядке.

– У тебя не останется травмы на всю жизнь?

– Время покажет.

Я поворачиваюсь к нему, но не могу заставить себя посмотреть ему в глаза. Вместо этого я перевожу взгляд на сатирический плакат «Челюстей».

– Так куда же делась твоя одежда?

– Она в сушилке. Я как раз поднимался наверх, чтобы захватить для нас волонтерские футболки.

О-о! Сушилка! Я с облегчением встречаю такое рациональное объяснение. Мы ежедневно пользуемся стиральной машиной и сушилкой для одеял и полотенец животных, но мне не приходило в голову использовать их и для нас.

– Верно. Хорошая идея.

Квинт протягивает мне полотенце, и я тоже принимаюсь вытирать волосы.

– Пойду, принесу футболки. – В его голосе все еще слышны отзвуки смеха.

Он поднимается по лестнице.

Я иду в маленькую кладовку, где стоят стиральная машина и сушилка, и закрываю за собой дверь. Стянуть с себя мокрые джинсы и футболку – все равно что содрать вторую кожу. Бюстгальтер и трусики тоже влажные, но это можно пережить. Я бросаю свои вещи в сушилку. Они падают на рубашку и джинсы Квинта. Боже, как странно это выглядит. Я снова заливаюсь краской.

Я беру с полки чистое полотенце и обматываю его вокруг себя как саронг. Потом включаю сушилку и просто стою, вслушиваясь в грохот барабана, не зная, что делать дальше. Я не собираюсь расхаживать вокруг Квинта в одном полотенце, но пройдет не меньше получаса, прежде чем наша одежда высохнет.

Стоит только мне подумать об этом, как мигают лампочки на потолке.

Я поднимаю глаза.

Лампочки опять мигают – и гаснет свет.

Я погружаюсь в такую густую тьму, что кажется, будто меня засосало в черную дыру. Сушилка останавливается. Наша тяжелая, влажная одежда с глухим стуком падает в барабане в последний раз. Опускается зловещая тишина, нарушаемая лишь настырным шумом дождя и редким недовольным лаем животных.

– Пруденс?

Придерживая полотенце, я приоткрываю дверь и выглядываю в коридор. Квинт идет ко мне, подсвечивая дорогу фонариком телефона. К счастью, он уже в рубашке, но полотенце все еще обмотано вокруг бедер.

– Ты в порядке? – спрашивает он.

– Ага. Электричество…

– Я вижу. Вот, держи. – Он протягивает мне желтую футболку.

– Здесь есть генератор?

– Не думаю.

Я ныряю обратно в кладовку и тоже включаю фонарик на телефоне. Он освещает маленькую комнату слабым белым светом, пока я натягиваю футболку и завязываю полотенце на талии наподобие юбки.

Я морщусь. Можно, конечно, обмотать полотенце вокруг бедер, но тогда сбоку останется зазор. Не могу же я выйти в таком виде.

И тут я вспоминаю, что рядом со стиральной машиной лежит стопка одеял. Я сбрасываю полотенце и беру одеяло. На душе становится легче, когда ткань полностью прикрывает бедра и спадает ниже лодыжек. Одеяло пахнет рыбой и морской водой, но это и неудивительно, ведь обычно оно валяется в вольерах с животными. Не так давно я бы с отвращением отнеслась к такому наряду, но сейчас просто благодарна ему. К тому же я часто работаю в прачечной в конце смены, поэтому знаю, что полотенца и одеяла регулярно стирают.

Я беру телефон и открываю дверь.

– И что теперь? – спрашиваю я, прежде чем вижу, что в руках у Квинта мой рюкзак.

– Ты уронила его в вестибюле. – Он протягивает мне рюкзак. – Я не знал, вдруг он тебе понадобится.

– Спасибо. – Я забираю рюкзак, но Квинт выглядит встревоженным.

– Что случилось?

Он откашливается и протягивает мне кое-что еще. Вернее, два конверта. Бледно-желтый, надорванный; и белый, набитый долларовыми купюрами.

– Они вывалились.

Я сглатываю.

– Деньги для моих родителей…

Я чувствую, что должна добавить что-то еще. Странно таскать с собой столько денег. Но… мне не хочется рассказывать ему про ломбард. Не хочу, чтобы он знал, что мои родители докатились до распродажи нашего имущества. Я весь день старалась не думать об этом, но всякий раз, когда вспоминаю, сердце сжимается. От беспокойства. От чувства вины. Все лето я посвятила тому, чтобы помочь Центру. Может, лучше было бы попытаться помочь собственной семье?

Я так ничего и не говорю Квинту, просто засовываю деньги во внутренний карман рюкзака, застегивая его на молнию, что, вероятно, следовало бы сделать с самого начала. В любом случае, Квинта все это не касается.

Но у меня в руках остается желтый конверт, и Квинт смотрит на него, хмуря брови.

– В прошлом месяце мама написала кучу благодарственных писем нашим спонсорам, как ты и предлагала. Я помогал ей наклеивать марки…

Я знаю, он говорит это, чтобы дать мне понять, что этот конверт ему знаком. Он как будто пытается вытянуть из меня признание.