И, наверное, это резонно. Я не имела права вскрывать чужую почту и уж тем более держать ее у себя.

Я вздыхаю:

– Доктор Джиндал обронила его на днях, когда приносила почту. Я подобрала, а когда увидела, кому оно адресовано…

Я переворачиваю конверт, чтобы Квинт мог увидеть имя Грейс Ливингстон и почтовый штамп: СМЕРТЬ АДРЕСАТА.

На его лице отражается понимание:

– Бабушка Майи.

– Я знаю, что не должна была открывать его, но… – Я замолкаю в нерешительности. Но что?.. Мироздание пыталось мне что-то сказать? Я качаю головой. – Мне не следовало его открывать. Извини.

Квинт забирает у меня конверт и выглядит немного растерянным. Но тут на его лице появляется слабая улыбка.

– Мне тоже было бы любопытно. Скажу маме, что это я вскрыл, потому что учусь в одном классе с внучкой этой дамы. Думаю, она поймет.

Мое сердце наполняется благодарностью. Такого я не ожидала.

– Спасибо, – шепчу я.

Повисает пауза, а затем атмосфера снова меняется. Квинт улыбается, легко и непринужденно.

– Ты проголодалась? – Он показывает большим пальцем в сторону лестницы. – У меня есть четвертаки для автомата. Мы могли бы поужинать чипсами при свечах.

– Как романтично. Только вряд ли торговые автоматы работают без электричества.

Он морщится:

– Черт. Пожалуй, ты права. На самом деле я даже не знаю, найдутся ли тут свечи.

Я пожимаю плечами:

– Пойдем, проверим.

В комнате отдыха персонала мы роемся в ящиках шкафов, набитых столовыми приборами, канцелярскими принадлежностями, флаерами с меню навынос, которые, видимо, накапливались здесь в течение последнего десятилетия. Наконец мы находим две упаковки свечек для торта и коробок спичек. Квинт ставит свечи в декоративную чашу, наполненную песком и ракушками, и зажигает их. Я ни разу не видела, чтобы такие свечи горели дольше, чем звучит поздравительный гимн «С днем рожденья тебя», и подозреваю, что и эти не продержатся, но пока их сияние успокаивает и поднимает настроение, в то время как ветер и дождь бушуют снаружи. К тому же наши телефоны постепенно разряжаются, и мы решаем не пользоваться ими без необходимости.

Покопавшись в кухонных шкафах, мы собираем что-то вроде пикника. Открытый пакет засохших картофельных чипсов, несколько соленых крекеров и арахисовое масло, коробку кукурузных хлопьев и немного маршмеллоу.

Хоть я и пошутила раньше насчет романтики, теперь, когда мы устраиваемся за длинным столом для совещаний, все действительно кажется романтичным. Буря за окном. Сияние свечей.

И мы, можно сказать, заперты здесь… вместе.

– Как думаешь, мы застрянем здесь на всю ночь? – спрашиваю я, стараясь скрыть нотки надежды в голосе. Потому что это было бы ужасно, верно? Кому захочется спать на холодном твердом полу, когда можно нежиться в уютной теплой постели?

И все же мне не хочется спешить домой.

– Не знаю. Такими темпами… – Квинт бросает взгляд в окно. – Не предвещает ничего хорошего. Твои родители волнуются?

– Думаю, с ними все в порядке. Они сказали оставаться здесь, пока буря не утихнет.

Он кивает:

– Можно принести одеяла, устроить что-то вроде постели. Наверное, это будет не самая удобная штука, но…

– Могло быть и хуже.

И это правда. У нас есть кров и еда. Здесь достаточно тепло. Пока еще светло, хотя свечи сгорают ужасно быстро.

– По крайней мере, у нас есть хлопья. – Я забрасываю горсть в рот.

Первая свеча гаснет, оставляя след темного дыма, вьющегося сквозь тени. Мы смотрим на нашу маленькую коллекцию свечей, воткнутых в песок. Они уже догорают.

– Надо было экономнее их расходовать, – говорит Квинт.

– Нет ли где-нибудь здесь фонарика?

Он задумывается:

– Стоит поискать.

Мы снова отправляемся на поиски, рискуя аккумуляторами наших телефонов, и роемся во всех шкафах, столах и ящиках, какие только попадаются. Наконец – ура! – мы находим пять фонариков, припрятанных вместе со спасательными сетями и другими приспособлениями, хотя только три из них в рабочем состоянии. Мы заодно берем с собой столько одеял, сколько можем унести, и возвращаемся в комнату отдыха. Придвигаем стол к шкафам, освобождая достаточно места на полу, чтобы расстелить одеяла и соорудить из них что-то вроде матраса. Мне приходит в голову, что, возможно, нам следует сделать две отдельные кровати, но… Я ничего не говорю, и он тоже помалкивает.

– Чем бы ты сейчас занималась, если бы не оказалась здесь? – спрашивает Квинт.

– Спала.

– Серьезно? Еще даже не полночь.

– Я, скорее, жаворонок.

– Почему-то меня это не удивляет.

Квинт садится на импровизированную кровать и, скатав пару полотенец, подкладывает их под спину вместо подушки. Поколебавшись немного, я устраиваюсь напротив, лицом к нему. Мы сидим достаточно близко друг к другу, чтобы это могло показаться интимным, особенно при тусклом свете фонарика, но достаточно далеко, чтобы меня это так уж смущало.

– Ладно, – говорит он, – а если бы ты не спала, чем бы тогда занималась?

– Не знаю. Планировала гала-вечер? Проверяла, все ли предусмотрено?

Квинт цокает языком, словно выказывая недовольство.

– Тебе никогда не приходило в голову, что ты слишком усердствуешь?

Я морщусь:

– Да, Джуд мне постоянно об этом напоминает. Но я ничего не могу с собой поделать. Всегда можно добиться чего-то большего, и я не хочу довольствоваться малым, понимаешь? Зачем быть посредственностью? Впрочем, мне бывает трудно понять, когда пора остановиться, когда уже хватит, или как расставить приоритеты. Как этим летом. Я так сосредоточилась на Центре, что совсем забросила наш проект по биологии.

– Я как раз думал об этом. – Глаза Квинта поблескивают. – И уже надеялся, что ты о нем забыла.

– Нет конечно, не забыла. Я все еще хочу сделать что-то необычное. На самом деле я думала, что мы могли бы использовать гала-вечер в качестве реального примера того, как экотуризм помогает сохранению окружающей среды. Но мне нужно привнести в это больше науки, что ставит меня в тупик. И тогда я откладываю проект в сторону и опять сосредоточиваюсь на Центре и фандрайзинге… хотя знаю, что, затягивая с этим, я просто создаю себе еще больше проблем.

– Что? Ты?.. Подожди. – Квинт заговорщически наклоняется ко мне. – Ты хочешь сказать, что Пруденс Барнетт… прокрастинирует?

Он произносит это как ругательство, и его лицо выражает крайнее изумление.

Эта излишняя драматизация вызывает у меня приступ смеха, но в то же время вносит и толику беспокойства, когда я понимаю, что до пересдачи проекта остается всего несколько недель.