что дров хотел попросить, потому что в лазарете было как на леднике. Вот Туровцев зашел к Орлянду, а выйти уже не смог — его вынесли охранники и бросили у лазарета. Хлопцы, кто его видел, говорили, что он уже был не жилец. Обе руки сломаны и глаз, кажется, выбит — разглядеть не могли, у него не лицо было, а месиво кровавое.

А потом Орлянд опять всех построил и приказал выкопать возле лазарета ров в полный профиль. Отрыли мы ему ров, тогда новый приказ: закачать в него дерьмо из лагерных сортиров. А когда закачали, он загнал в этот ров всех врачей, и там их кончили. Туровцев ещё не помер, когда его бросили в ров к остальным. Да там такое потом было, — махнул рукой сержант, — ни вспоминать не хочу, ни рассказывать.

— О чём тебе вспоминать и рассказывать, решаю здесь я, — особист макнул перо в чернила.

— Немцы закручивают гайки, — сказал Карин, когда втроём с Ильей и Никитенко они вышли из кабинета. — С кровью, с мясом, с обломками костей. Не только в лагерях — повсюду, и дальше будут закручивать, потому что иначе им нельзя. Под ними остались десятки миллионов человек, крестьяне в основном. Осенью селу было наплевать, какая у них власть, это нужно признать, будем честными. Но время идёт, немцам необходимо кормить армию, и чтобы поддерживать порядок, им придётся давить всё жёстче, запугивать и расстреливать. Их единственный инструмент — репрессии, других они не знают, да и нет другого инструмента во время войны, а от репрессий люди уходят в лес. Значит, время работает на нас.

— Главное, чтобы оно на фронте работало на нас, — заметил Никитенко и замолчал, встретив жёсткий взгляд Карина.

— На фронте главное — мы сами. Фронт — это схватка, сила на силу, тут временем не прикроешься, и ничем не прикроешься. — Карин обернулся к Илье. — Вы, кстати, не пожалели о своем решении, Илья Григорьевич?

К своим агентам Карин неизменно обращался по имени-отчеству и на «вы», это было давнее правило. Когда-то он перенял его у Горожанина.

В последний день декабря медкомиссия признала Илью негодным к военной службе и сняла с воинского учёта. Он мог уехать в тыл, найти семью, оформить пенсию по инвалидности и работать. Все эти месяцы Феликса не получала никаких денег, никакой помощи вообще, а сам он официально пока считался пропавшим без вести. Илья не знал даже, где искать жену — на письмо, отправленное в Тетюши, ответа он не получил. Два письма на имя брата Иси в Нижний Тагил тоже оставались без ответа. Он был им нужен, Илья это чувствовал, но война держала его крепко, держала, не отпускала. Он вырвался не для того, чтобы за него воевали другие, и не хотел ничего прощать. За Сапливенко, за Вдовенко и Меланченко, за Рудника, за Туровцева, за сержанта, которого сейчас трясло на допросе у особиста — Илье было за кого рассчитаться с фашистами. Если его отказываются брать в армию, значит, он найдёт другие пути и другие способы. Он их уже нашёл.

— Нет, Сергей Трофимович, — ответил Илья. — Я не пожалел. Только мы что-то долго сидим тут без дела. Вы работаете, а мы только даром едим казённую пшёнку.

— Это что же ты сейчас сказал, что я плохо работаю? — засмеялся Карин. — Хорошо, критику учту.

Он долго размышлял, может ли использовать Гольдинова на агентурной работе за линией фронта. Вернее, так: стоит ли отправлять еврея в глубокий немецкий тыл? Конечно, агент-еврей рискует больше, это понятно, и его риск увеличивает риск всей группы. Значит, еврея нужно использовать в одиночку, не подвергая опасности остальных. Зато у Гольдинова есть опыт, и он смекалистый парень, раз его даже в концлагере не раскрыли. Опыт и быстрая реакция должны перекрыть повышенный риск.

Заполняя личную карточку на агента, в разделе «Особые отметки» Карин написал: «Гольдинов И. Г. пять лет подряд держит первенство Украины по боксу, являясь чемпионом УССР. Несмотря на то, что он еврей по национальности, внешний вид его вполне позволяет использование в тылу противника».

Карин взял ответственность на себя. Он никогда её не боялся.

3.

Капитан госбезопасности Николай Прокопюк считал себя счастливчиком. В двадцатых он служил уполномоченным по борьбе с бандитизмом под Шепетовкой. Многие из тех, с кем начинал Прокопюк, погибли в стычках с прорывавшимися через границу польскими диверсионными группами и петлюровскими отрядами, а у него — ни царапины. Прокопюк не боялся риска, но действовал расчётливо, и расчёт молодого уполномоченного всегда оказывался точным. В тридцатом его наградили именным оружием и перевели в Харьков.

В тридцать седьмом под Уэской, в Испании, Прокопюк командовал партизанским отрядом. Во главе испанских партизан должен стоять сотрудник резидентуры, офицер НКВД, — так в Советском Союзе понимали правильное партизанское движение. За несколько дней в тылу фалангистов отряд Прокопюка взорвал мост, уничтожил десяток автомобилей и сотню солдат, но это был мелкий эпизод войны на стороне республиканцев. В Испании НКВД воевал не только против Франко. Самой заметной акцией советской резидентуры стало похищение из тюрьмы и убийство Андреу Нина, каталонского коммуниста, троцкиста, вождя «Рабочей партии марксистского единства». Были и другие.

Летом тридцать восьмого руководителя испанской резидентуры Орлова вызвали в Москву. Почуяв скорый арест, Орлов бежал в США и пригрозил руководству НКВД сдать американцам советские разведсети по всему миру, если начнётся охота на него или его семью. Под удар попало все окружение Орлова, но и тогда удача прикрывала Прокопюка. После возвращения из Испании он был награждён и ждал повышения. Вместо назначения на должность начальника отделения в Иностранном отделе украинского НКВД, в тридцать восьмом, Прокопюка исключили из партии и уволили из госбезопасности.

Косвенной причиной стал арест в августе тридцать седьмого его брата Павла, чиновника украинского Наркомпроса. А основной, конечно, дело Балицкого, по которому были репрессированы все, с кем он служил в Харькове. Украинское руководство, в частности, Хрущев, требовали задержания Прокопюка, но ничего — ни ареста, ни допросов — не последовало; ему везло даже в неудачах. В сороковом Прокопюка отправили в финскую резидентуру в Хельсинки. Там капитана госбезопасности застало начало советско-германской войны.

В сентябре сорок первого Прокопюк уже командовал батальоном Отдельной бригады особого назначения под Москвой, а в декабре, когда Красная армия перешла в контрнаступление, его перебросили на Юго-Западный фронт, в Воронеж, с заданием готовить диверсионные группы для заброски в немецкий тыл.

Кабинетную работу Прокопюк не любил, не было у него к ней таланта. Он мог спланировать операцию и поставить задачу командиру группы, но лучше других знал, что это только начальная часть работы. Информации, как правило, недостаточно, а та, что есть