Еще одним практическим следствием великих исторических философий вечности, наподобие индуизма и буддизма, является доброе отношение к животным. Иудаизм и ортодоксальное христианство учили, что животных можно использовать как вещи для решения бренных человеческих задач. Даже святой Франциск Ассизский относился к животным в какой-то степени двусмысленно. Да, он обратил волка и читал проповеди птицам; но, когда брат Юнипер[532] отрубил ноги живой свинье по просьбе одного больного, мечтавшего о холодце, святой лишь осудил чрезмерное усердие своего ученика, приведшее к порче ценной частной собственности. Только в девятнадцатом столетии, когда власть ортодоксального христианства над умами европейцев сильно ослабела, представление о том, что доброе отношение к животным может быть благом, стало распространяться в обществе. Эта новая нравственность совпала с возрождением интереса к Природе стараниями ученых и поэтов-романтиков. Поскольку эта нравственность не опиралась на философию вечности (доктрина божественности всех живых созданий), то современное движение за доброе отношение к животным прекрасно уживалось и уживается с преследованиями, нетерпимостью и жестокостью по отношению к человеческим существам. Молодых нацистов учили хорошо обращаться с собаками и кошками и проявлять безжалостность к евреям. Причина кроется в том, что нацизм – это типичная философия времени, по которой высшее благо ждет в будущем, а не в вечности. По этой теории, евреи – препятствие на пути к достижению высшего блага, в отличие от собак и кошек. Подобная логика приводит к соответствующим действиям.

Обращенность к себе и пристрастие – чрезвычайно низменные и бесчеловечные качества, даже если речь идет о мире дольнем; в религиозных же учениях природа этих качеств еще более низменна. Что ж, сие величайшее зло было порождено разделением церквей; в каждой общине оно обернулось себялюбивой и нетерпимой ортодоксальностью, в отважном отстаивании всего, что имеется у общины, и в порицании всего того, чего у нее нет. Посему каждый защитник приучается отстаивать собственные истину, знание и церковь, а наибольшие почести воздаются тому, кто любит и защищает все свое и ничего не прощает тем, кто придерживается иной точки зрения. Кто же еще может причинить истине, добру, единению и религии больше вреда, как не эти защитники? Если вы спросите, почему великий епископ города Мо[533] написал столько ученых книг, направленных против всех теорий Реформации, то ответ будет следующим: он родился во Франции и был вскормлен Матерью Церковью. Родись он в Англии, будь его Alma Mater Оксфорд или Кембридж, то он мог бы посостязаться с нашим епископом Стиллингфлитом[534] в написании ученых трактатов, направленных против Римской церкви. Но все же я осмелюсь сказать, что породи всякая церковь хотя бы одного человека, обладающего верой апостола и беспристрастной любовью первых христиан Иерусалима, то протестанту и паписту такого рода не потребовалось бы и половины листа бумаги и получаса времени, чтобы признать, что они принадлежат к одной и той же религии. Значит, заявлять, что церкви разделены, отчуждены и недружелюбно настроены по отношению друг к другу в силу того, что их знания, история, логика и критика находятся в руках пристрастности, – все равно что утверждать, будто каждая церковь слишком уж рвется доказать свою правоту. Спросите, почему даже лучшие среди католиков столь неохотно признают правильность воззрений англиканской церкви; да потому, что они боятся утратить даже каплю ненависти к Реформации. Спросите, почему ни один протестант не пожелает говорить о пользе или необходимости обета безбрачия для тех, кто удалился от мирских дел, чтобы проповедовать Евангельскую весть; да оттого, что протестанту кажется, будто этими рассуждениями он смягчит ошибку Римской церкви, избавившей свой клир от тягот брака. Спросите, почему даже самый достойный и набожный представитель государственной церкви[535] боится признать достаточность Божественного Света, необходимость следовать лишь указаниям и наитию Святого Духа; да потому, что отколовшиеся от церкви квакеры сделали эту идею краеугольным камнем своей доктрины. Люби мы истину как таковую, взыскуй мы ее ради нее самой, возлюби мы наших ближних, как самих себя, потребуй мы от нашей религии одного – быть приемлемой для Бога, захоти мы освобождения для всех людей без исключения, устрашись мы ошибок потому, что они чреваты невзгодами для нас и наших ближних, – тогда с нами не происходило бы ничего подобного.

Следовательно, существует кафолический дух[536], причащение святых к Богу и всеобщему благу, и любой человек может обрести спасение не посредством приверженности тому, что принято называть ортодоксальностью конкретных церквей, а только посредством полного умерщвления всех мирских точек зрения, посредством чистой любви к Богу и посредством такого помазания свыше, каковое освобождает разум от всякого себялюбия и понуждает возлюбить истину, благо и всякого человека вообще, будь он христианин, еврей или язычник. Тот, кто обретет этот божественный и кафолический дух в условиях нынешнего неупорядоченного положения дел, кто будет хранить верность какой-то конкретной церкви, не приемля ее отчужденности от других церквей, должен хорошо запомнить три следующие истины. Первая – всеобщая любовь, которая направляет все силы сердца на служение Богу и заставляет нас любить каждого человека, как мы любим себя самих, является самым благородным, самым божественным и богоподобным состоянием души, возвышает до пределов, к которым способна поднять наисовершеннейшая религия; ни одна вера не принесет никому пользы, если не внушит человеку такую совершенную любовь. Вторая – при нынешнем разделенном состоянии церкви раздроблена сама истина, и только тот может считаться истинным кафоликом, в ком истины больше, а заблуждений меньше, чем в любой обособленной части церкви. Эта истина дает возможность проживать жизнь, будучи при обособленной церкви и не страдая от ее обособленности, дает подлинную свободу и способность воспринимать все то добро, которое мы видим или слышим в любой другой церкви… Третья – человек должен всегда помнить ту великую истину, что преславная Божественная Справедливость не склоняется ни перед партиями, ни перед личностями, а воздает по заслугам, как иудею, так и язычнику[537]. Посему такому человеку надлежит любить так, как любит Бог, и осуждать так, так осуждает Бог, с кем бы ни вел он дело, – с папистом или с протестантом; он не должен любить истину меньше из-за того, что ее чрезвычайно усердным поборником был Игнатий Лойола или Джон Баньян, не должен испытывать к заблуждению меньшее отвращение только потому, что исходило оно от доктора Траппа или Джорджа Фокса.

Уильям Лоу

Доктор Трапп – автор религиозного трактата под названием «О природе, глупости, греховности и опасности чрезмерной праведности». Одно из полемических сочинений Лоу было написано в ответ на эту