и не отречение – равно не достижение и не отсутствие достижения, [а также] не содержит никакого смысла и не лишена смысла.

«Ланкаватара-сутра»

Мнимое или, в лучшем случае, неполноценное спасение, описанное в «Чхандогья-упанишаде», бывает трех видов. Первое – это псевдоспасение вследствие веры в то, будто материя есть абсолютная Реальность. Вирочана, демоническое существо, апофеоз жажды власти и экстравертный соматотоник, находит совершенно естественным отождествление «Я» со своим телом и возвращается к другим титанам[551] ради поисков чисто материального спасения. Воплотись Вирочана в нынешнем столетии, он наверняка стал бы ярым коммунистом, фашистом или националистом. Индра видит порочность материалистического пути к спасению, ему предлагается «путь сновидений», то бишь избавление от плотского существования, уход в промежуточный мир между материей и духом, в эту причудливую и завораживающую психическую вселенную, из которой в повседневную жизнь иногда совершенно неожиданно прорываются чудеса и пророчества, «общение с духами» и экстрасенсорное восприятие. Но такой, пусть более свободный тип индивидуализированного существования все равно слишком личностный и эгоцентрический для души, осознающей свое несовершенство и жаждущей цельности. Поэтому Индра не успокаивается, его искушают принять неразделенное сознание глубокого сна, псевдосамадхи и квиетический транс как полный уход от мира. Впрочем, Брахмананда сам говорит, что Индра отказывается принимать «тамас» за «саттвы», не желает считать лень и работу подсознания достойной заменой устремленности и сверхсознания. Так, постепенно разбираясь, что к чему, Индра приходит к осознанию самости, к этому лучу света во тьме невежества, к отказу от бренных последствий этого невежества.

Иллюзорное спасение, о котором нас предупреждают авторы приведенных на страницах этой книги отрывков, относится к иному типу. Здесь упор делается на идолопоклонничество и суеверие, прежде всего на идолопоклонническое отношение к аналитическому разуму и его представлениям, на суеверную убежденность в том, что ритуалы, догмы и символы веры магически спасительны сами по себе. Многие христиане грешат подобным идолопоклонничеством и суеверностью. Для них полный уход в единение с божественной Основой невозможен, как в этом мире, так и посмертно. В лучшем случае они могут надеяться на праведную, но все равно эгоцентричную жизнь, а также на некое счастливое посмертное «долголетие», как выражаются китайцы, – это определенная форма жизни, может, даже райская, однако проводимая во времени, отчужденности и многообразии.

Блаженство, в которую уходит просветленная душа, имеет мало общего с удовольствием. Какова же тогда его природа? Цитаты ниже дадут хотя бы приблизительный ответ на этот вопрос. Блаженство обуславливается отстраненностью и бескорыстием, а потому им невозможно пресытиться до отвращения; оно принадлежит вечности и потому не знает ни взлетов, ни падений.

Аум! Пусть находится он в чистом месте, чистый, стойкий в истине, изучая действительное, рассуждая о действительном, размышляя о действительном, совершая подношения действительному. Так [пребывая] в действительном Брахмане, стремясь к истине, он становится иным: разрываются узы плодов [совершенных] им [действий], он свободен от надежд, не знает страха перед другими, словно перед самим собой, лишен желаний; достигнув неразрушимого, неизмеримого счастья, он пребывает [в нем][552].

«Майтри-упанишада»

В этих низших радостях есть своя услада, но не такая, как в Боге моем, Который создал все, ибо «в Нем наслаждается праведник, и Сам Он наслаждение для праведных сердцем»[553].

Святой Августин

Таково различие между духовными и плотскими удовольствиями, что плотские радости требуют желания, прежде чем мы к ним обратимся, а когда оное утолено, нас посещает отвращение; с духовными же радостями все обстоит иначе, и мы о них не помышляем, когда их несть, но жаждем, когда они с нами.

Святой Григорий Великий

Когда человек находится в одном из двух означенных состояний (блаженство или темная ночь души. – Авт.), то с ним все хорошо, он пребывает в надежном покое, равно в аду или на небесах. До тех же пор, покуда человек на сем свете, он может зачастую переходить из одного состояния в другое, более того, может совершать сей переход на протяжении одного дня и ночи, не прилагать к тому ни малейших усилий. Но если человеку неведомы сии состояния, он противопоставляет себя другим созданиям, мечется назад и вперед и не ведает, что он за человек.

Theologia Germanica

Большую часть суфийской литературы составляют поэтические творения. Некоторые их этих произведений довольно тяжеловесны и экстравагантны, некоторые чаруют своей простой красотой и ясностью, некоторые мрачны и почти тревожно загадочны. К последним принадлежат изречения мусульманского святого десятого столетия Ниффари Египтянина[554]. Вот что он писал о спасении.

Бог повелел мне узреть море, и увидел я тонущие корабли и обломки, а затем и обломки скрылись под водой. И Господь рек: «Путники не спасены». Он сказал мне: «Те, кто вместо дороги бросаются в море, подвергают себя опасности». Еще Он сказал мне: «Путники, избегающие опасности, погибнут». И Он сказал мне: «Поверхность вод есть свет недостижимый. Дно морское есть непроницаемая тьма. А между ними две большие рыбы, коих надлежит устрашиться».

Аллегория видится вполне понятной. Корабли с путниками в море жизни – это секты, церкви, религиозные организации и наборы догм. Обломки, которые в конце концов тоже тонут, – это все добрые дела, которым недоставало полного самоотречения, и все разновидности веры, уступающие в качестве объединяющему познанию Бога. Уход в вечность есть результат «отбытия в море»; на языке Евангелий человеку надлежит расстаться с жизнью, чтобы ее спасти. Но прыгать в море рискованно – не настолько, конечно, как плыть на огромном лайнере «Куин Мэри», оснащенном всеми новейшими догматическими удобствами и литургическими украшениями и следующем прямиком в объятия морского дьявола (или, в лучшем случае, не в назначенный порт), но все же достаточно опасно. Ведь поверхность моря – божественная Основа в том ее виде, в каком она проявилась в бренном и многообразном мире, – сверкает отраженным светом, столь же неуловимым, как отражение красивого лица в зеркале; а дно, Основа в ее вечной изначальной форме, представляется аналитическому разуму, который всматривается в пучину, обыкновенной тьмой; когда разум принимает решение подчиниться воле и совершить прыжок в самоотречение, то при погружении он должен уворачиваться от описанных в «Чхандогья-упанишаде» жадных псевдоспасений – от «пути сновидений», что ведет в восхитительный психический мир, где «Я» живет более счастливой и свободной жизнью, и от псевдосамадхи, единения в подсознании, а не в сверхсознании.

Ниффари не заблуждается насчет возможностей человека достичь главной цели жизни и потому настроен не слишком оптимистично. Но, в общем-то, никто из святых, основателей религий и толкователей Вечной Философии не входит в число записных оптимистов. «Много