Младенец… Юнаэтра знала куда бить, чтобы вызвать негодование толпы: люди всегда остро воспринимали вопросы, связанные с детьми.

Ребенок — как много заключено в одном слове! Дети и символ будущего, наследники, которым родитель спешит передать опыт и знания, чтобы они продолжили дело, когда нынешние мастера исчезнут. И опора, кормильцы в немощи. И пастыри душ, учащие радоваться сиюминутным мелочам, видеть чудеса в привычных вещах. Никто не приносит в мир больше любви и… проблем, ведь порой дети — доказательство измены, способное перевернуть жизнь не одного десятка человек, когда какой-нибудь монарх обнаружит, что его супруга успешно гуляла налево и настоящий отец кронпринца — смазливый виконт из провинции. Даже напялив корону, люди остаются людьми с их влечениями и слабостями.

Впрочем, речь сейчас пойдет не о правителях, а о моих названных сестрах. У каждого дара две стороны. К целительницам шли как за помощью в удачном родовспоможении, так и за средством, избавляющим от нежелательного плода. Дать его или нет — каждая выпускница Храма выбирала сама, в соответствии со своими убеждениями и совестью. Но отказывая, следовало помнить о чужой глупости: вместо одной жертвы жрица рисковала получить две, если женщина решит избавиться от нежелательной беременности самостоятельно.

Когда дело касается настолько острого вопроса, как дети, что бы ты ни выбрала, все равно окажешься виноватой. В том, что согласилась помочь. Что отказала. В том, что недосмотрела, и ребенок родился мертвым. Или, как в данном случае, уродом. Люди не меняются, и им проще обвинить в колдовстве чужачку-лекарку, чем невылеченную болезнь или медовуху с дурманной травкой, которыми, судя по внешним признакам, увлекалась мать.

Как же паскудно!

— Скоро дождь начнется, — вернув меня в реальность, невпопад заметил Атэр, косясь на полупрозрачные ленты облаков, серебристые и невесомые.

Тропа в очередной раз вильнула, обогнула огромный поросший мхом валун и вывела нас к естественной наблюдательной площадке.

Ого! Не думала, что мы так высоко забрались!

Земля резко обрывалась. Саженях в ста внизу блестело озеро — драгоценный овальный камень в оправе покрытых зеленью гор. Вода, черная и неподвижная, будто поглощающая солнечный свет, казалась ледяной даже на вид. Клочья тумана ползли белесыми змейками по поверхности, поднимали «головы», устремлялись к небу, чтобы слиться в непроглядную пелену. Утомленное солнце, прячась за плотной вуалью, светило тускло и холодно, склоняясь к горному хребту, будто раздумывая, не лечь ли отдохнуть от этого несовершенного мира.

Правее, где за дымкой неясно проступал откос противоположной горы, брала начало река. Расплескавшаяся от одного края долины до другого, она медленно и лениво облизывала круглые камни, а затем неожиданно резко превращалась в бурлящий поток.

— Дальше, где ущелье сужается, протянут подвесной мост — старый, но крепкий. Именно по нему бежал Фидип, но мы до него не дойдем, — мальчишка дернул меня за рукав. — Поспешим. Уже недалеко.

Тропа, позволив полюбоваться и ужаснуться простору, вновь нырнула в надежные и безопасные тиски леса.

Атэр оказался прав. Уже через полчаса мы увидели ветшающую хижину с затянутыми мхом стенами, провалившимся крыльцом и дырявой крышей. Тут и там, наполовину спрятанные прошлогодней листвой, выступали из земли почерневшие доски и изъеденный ржой металл. Обруч, о который я споткнулась, вероятно, отвалился от бочки, а лежащая чуть поодаль штука напоминала тяпку. Два черных холмика были собачьей конурой и птичником. А те покосившиеся столбы — остатками плетня.

Странное и тревожное ощущение — идти по обломкам чужого быта, понимать, что когда-то здесь жил человек. О чем-то мечтал, о ком-то заботился (хотя бы о псе, чья цепь изогнулась на земле дохлой змеей). Через пару десятков лет природа скроет все следы, и уже никто не узнает о том, что тут вообще когда-то обитал какой-то бортник… не вспомнит о безымянной целительнице, сожженной людьми из-за чужих интриг.

Углубиться в мрачные думы о бренности бытия, мне не удалось, потому как мальчишка оказался прав дважды: пошел дождь. Поначалу в воздухе повисла непонятно откуда взявшаяся мелкая морось — должно быть, надуло от горного озера. Потом по папоротнику и листве застучали крупные редкие капли. К тому времени, как мы переступили порог, серебристая вуаль облаков окончательно превратилась в серую шерсть туч, щедро орошавших землю и отбивавшихся всякое желание продолжать путешествие.

Внутри, вопреки опасениям, оказалось сухо, хоть и грязно.

— Эй! Хватит мокнуть, простудишься! — позвала я топчущегося на пороге птенца.

— Если занепогодило, то надолго, — засопел тот, недовольно косясь на раскисшее небо. — Я домой вернусь.

— Доберешься? Не лучше ли переночевать здесь.

— Мать волнуется. Мы и так уже изрядно задержались, — Атэр криво улыбнулся. — Наверно, пора прощаться, жрица? Бывайте. Удачного вам пути. Может, еще свидимся.

— И тебе спасибо. За все.

Атэр ушел, ни разу не обернувшись. Я, встав у порога, смотрела ему вслед, пока тропа не вильнула, скрыв долговязую нахохленную фигуру. Ученик малефика… Кто знает, как далеко бы завели мальчишку любопытство и желание вылечить мать, если бы Рик не прирезал его наставника. Может быть, однажды, в будущем, где Орден Матери-Спасительницы победил бы и объявил охоту на уцелевших жриц, мальчишка стал бы палачом, бросающим в огонь моих сестер-целительниц.

Говорят, люди не меняются.

Меченый, оплакивающий без слез мертвую Диньку, — вряд ли он походил на легендарного Демона льда, превращающего города в руины. Встреченный мной сегодня безымянный западный завоеватель. Галактия с ее ненавистью к драконам. Да и я сама тоже.

Люди не меняются? Чушь! Люди меняются от встреч с другими людьми.

***

Затопленный дождем мир расплывается перед глазами. Исцарапанную щеку жжет горькая соль. Касаюсь пылающей скулы, ощущая, как намокают подушечки пальцев. Не сразу понимаю, что ливень существует лишь в моем воображении. Я плачу.

Битва за древний храм в самом разгаре. Где-то рядом и бесконечно далеко сошлись в схватке когти из моей свиты и западные завоеватели. Пластают воздух клинки и копья, взрываются боевые заклинания — безучастно стоять на коленях посреди царящего во дворе древнего храма хаоса может только самоубийца.

Я уже не вижу смысла бояться. Не могу отвести взгляд от одного единственного мертвенно-белого лица. Не слышу ни уговоров покинуть опасное место, ни криков боли и ярости, ни лязга металла, ни свиста убийственной магии. Оглохла. На свете не осталось иных звуков, кроме редкого биения сердца. Затухающего под липкими ладонями пульса жизни. Когда он окончательно исчезнет, наступит время последней молитвы.

«По праву крови…»

Мои слова несутся в небо, в мир снов, за границы существующей реальности, чтобы достигнуть тех, в чьей власти совершить желаемое мной больше всего на свете чудо.