— А где была эта школа? — Прасковье вдруг стало боязно, словно она приблизилась к чему-то опасному и одновременно волнующе-притягательному.

— Below, — Богдан усмехнулся и показал пальцем вниз. — Помнишь, у Льюиса: “our Father below” — это чистая правда, всё так и есть.

— Я, представь, так и не сподобилась прочитать за столько лет, тем более, в оригинале.

Но что бы то ни было, Александр Владимирович назвал твоё поведение безупречным, Богдан. Уверена, что и в твоей работе в дьявольской шарашке ты делал всё, что мог и больше того. И сделал что-то ценное. За это тебя и отпустили. Иван, который следил за твоей работой с очень давних пор, говорил, что ты один делаешь работу не то, что отдела — целого института.

— Ну, это сильное преувеличение, — поморщился Богдан. — Стариковская восторженность. Твоему Ивану она свойственна.

Уже начинались сумерки, когда Богдан засобирался домой. К нему должны были прийти его ученики.

— Сегодняшний день я целиком посвятил личной жизни и ничего путного не сделал, — проговорил он с досадливой усмешкой. — Тревожился, молился, потом зачем-то рассказывал твоему мужу… Гасану… научно-популярный вздор. Господи, какой стыд! — он потёр середину лба.

— Иди отдохни, Чёртушка, — она погладила его руку. Как только они уйдут, ложись и выспись, и всё покажется в ином свете. Ведь всё, всё хорошо, а будет ещё лучше.

Он поцеловал её голову и торопливо вышел.

Прасковья с удовольствием вытянулась, поставив рядом с кроватью тележку с малышом. Парень оказался хоть куда: сдержанный, дисциплинированный; с таким можно жить. Счастье, несмотря на тревогу о Богдане, продолжалось.

Было уже поздно, когда она, покормив Чёртика, позвонила Богдану.

— Ясочка моя… — только и произнёс он. — Ей показалось, что он плачет.

— Что с тобой Богдан? — спросила она.

— Ничего, моя прелесть. Очень страшно, когда… когда всё хорошо. Пожалуйста, убедись, что с нашим малышом всё в порядке.

— Да с ним точно всё в порядке! Его уже обследовала целая толпа врачей.

— А я тебе подобрал тренера, чтобы помог тебе восстановиться, подтянуться, — проговорил он всё тем же странным голосом на грани плача.

— Богдан, а знаешь, кто мне помогает подтянуться? Андрюшка! Когда он сосёт, что-то внутри словно собирается. Как здорово устроила природа!

— Ну хорошо, — проговорил Богдан обычным голосом. — Андрюшка будет подтягивать изнутри, тренер снаружи — и ты придёшь в норму за пару месяцев.

Прасковья вспомнила того зверя-тренера, который гонял её после рождения близнецов, и поёжилась. Ну что ж, надо — значит, надо.

Открыла ноутбук и на неё вывалилось море поздравлений. Поздравляем… желаем… «он будет жить в той новой России, которую мы под Вашим руководством строим». Ну, про руководство — это, как выразился бы Богдан, — сильнейшее преувеличение. А вот про новую Россию — это хорошо и правильно. Лет сто назад сказали бы: «Он будет жить при коммунизме». Ленин в 21-м году в знаменитой речи перед комсомольцами говорил: те, кому сейчас пятнадцать лет, будут жить при коммунизме. Очень трудно придумать хоть минимально новые пропагандистские ходы. Вернее, все они оказываются старыми. Но всё равно хорошо: мы вместе строим новую жизнь для счастья детей.

А ещё вот забавное сообщение: работницы текстильной фабрики из Ивановской области шлют дорогой Прасковье Павловне набор пелёнок. А вот и швейники подтянулись: швейная фабрика детской одежды «Бабушка и внучка» из села Сосновка Костромской области шлёт приданное для малыша из особым образом обработанного местного льна. Откуда они знают, что Прасковье нравится лён? Впрочем, лён очень пропагандируется. В отличие от хлопка это традиционный местный продукт. Поставлена задача: мы едим только российские продукты и одеваемся в российскую одежду — и она неуклонно выполняется. А вот и коляска-кроватка — тоже от фабрики в какой-то деревне. Спрашивают, куда доставить.

С утра Прасковья позвонила секретарше, выдержала поздравления и распорядилась переадресовать все дары тем, кому они больше нужны: в так называемые центры материнства — попросту туда, где могут временно находиться те, кто хочет родить без огласки, или в приюты для несовершеннолетних матерей. «Поступила по-ленински, — насмешливо подумала о себе. — Ленин, по преданию, в голодные годы отдавал еду, что слали ему крестьяне, в детские дома и сады». В материнских приютах и так всё есть, но коляски-пелёнки лишними не будут. Или пусть отдадут дары трудящихся просто тем, кому материально трудно.

Прасковья многие годы пробивала и отстаивала простую вроде идею: нам нужны все дети. Аборт — это убийство, душегубство. А потому, если ребёнок тебе не нужен — роди и отдай. Все дети — наши общие, дети нашей матери — России. Это не стыдно, это, конечно, менее почётно, чем воспитывать его, но — не стыдно. Всякая женщина может при желании провести беременность в приюте, родить, можно сказать, анонимно, а ребёнка отдать тем, кто хочет и готов воспитывать. Будущие усыновители иногда знакомятся с теми, кто готовится родить и отдать, помогают им, если требуется. При этом любая роженица получает приличное пособие независимо от того, отдаст она потом ребёнка или оставит себе. Об этом сделали много фильмов, сериалов. Прасковья сдержанно гордилась: ей удалось изменить норму морали. Удалось совершить блестящий рефрейминг: из постыдной матери-кукушки женщина, отдающая ребёнка, превращается в женщину-патриотку, которая работает на Россию, родит ей новых граждан.

Мишка, когда узнал, усмехнулся лукаво:

— Мам, учти: в Древнем Риме эпохи упадка это не удалось.

— А что было в Древнем Риме? Я что-то забыла или не знала никогда.

— Ну, там матроны не хотели рожать новых граждан Рима. Развлекались с гладиаторами, а детей не производили. И вот свободным беднякам, гражданам Рима, стали платить за размножение. Их называли пролетариями, от proles — потомство. Потом слово «пролетарий» стало обозначать просто голодранца, а века спустя Маркс назвал этим словом лишённых собственности наёмных рабочих. Так вот в Риме практика оплаты деторождения себя не оправдала. Впрочем, все исторические ситуации уникальны; у нас, может, и оправдает.

— И у нас злые языки говорят, что некоторые рожают и сдают ради пособия, вроде как бычков откармливают, — ответила тогда Прасковья. — Может, иногда так и бывает, но факт есть факт: рождаемость медленно но верно ползёт вверх.

На третий день Прасковья согласилась на короткое интервью для телевидения. Девица-корреспондентка оказалась из тех, которые участвовали в той памятной встрече со студентами журфака, после которой она встретилась с Богданом. Это показалось хорошим знаком. Держа Андрюшку на руках, Прасковья сказала:

— Это мой третий ребёнок. Так что теперь я выполнила план: каждой семье — минимум три ребёнка. Уверена: мой сынок Андрюша не помешает, а даже, может быть, и поможет