рвать буду четвертый, — сказал Павлик Ямщиков. — В последние годы я больше грейдера делал — дорожные машины. Ну, да ладно.

Этот круглолицый рябоватый черноглазый парень до войны работал токарем на Онежском заводе.

На первый взгляд в Ямщикове не было ничего особенного, но в отряде славился он своей неукротимой веселостью и ловкостью. И прозвище в отряде мы дали ему — Душа.

— Да-с, на этом мосту я в мирное время кадриль с девчатами танцевал, — сказал Ямщиков, укладываясь поудобнее на плащ-палатке.

— Ой ли? — тихо отозвался командир взвода Иван Иванович. — Ой ли? На этом ли?

Конечно, Павлик не мог танцевать кадриль на этом мосту. Тот, на котором он, может быть, и танцевал в свое время, был взорван партизанами еще зимою. Этот же мост был новый.

По мосту ходил немецкий часовой в металлической каске, и штык его угрожающе поблескивал над новенькими перилами.

По реке на лодках катались женщины в пестрых платьях. В одной из лодок, у руля, сидел мужчина без пиджака, в полосатой рубашке, с ярким красным галстуком. Гребли две нарядные женщины.

Издалека доносились обрывки знакомой мелодии.

— Сволочи, нашего «Стеньку Разина» поют, — удивился Ямщиков.

Невдалеке от моста на зеленом пригорке виднелись избы с палисадниками.

Деревня эта еще в первые дни войны была покинута местными жителями. Теперь же в ней поселились люди, приехавшие из глубины Финляндии. Было известно, что, кроме строителей моста, в этой деревушке стоит еще взвод охраны… Сегодня воскресенье, но даже и для такого дня слишком уж рано они распелись. Это было поразительно.

— Я пойду и выясню, в чем дело, — сказал Иван Иванович.

— Рискованно…

— Лучше я пойду, — сказал Павлик.

— Ты — Ямщиков, а я Кийранен, — наставительно произнес Иван Иванович. — Кончен разговор. Кайки!

Он был очень упрям — не переспоришь. И любимое его финское словечко — кайки — означало конец.

Из всей нашей группы только Иван Иванович отлично говорил по-фински. И это решило все.

Хотя мы и забрались так глубоко в тыл врага, что вряд ли нас здесь ждали, затея была очень дерзкая. Но таков уж наш Иван Иванович. Худощавый, невысокий, с длинным носом, с длинными, под скобку стриженными рыжеватыми волосами, на вид тщедушный и немного робкий, на самом деле он человек неожиданных решений, невероятно настойчивый и смелый.

Медленным и как будто даже ленивым движением Иван Иванович стянул с себя гимнастерку. Оставшись в тельняшке, он засучил рукава и неторопливо, с развальцей пошел вниз к речке по крутому склону, пестревшему желтыми огоньками чистотела. И неожиданно для нас вдруг нагнулся и стал собирать цветы.

«Для чего ему это?» — подумал я.

Собрав букетик из собачьих дудок и чистотела, Кийранен продолжал спускаться по склону. На ногах у него были старые сапоги из сыромятной кожи с загнутыми носками — лапикат.

Еще наверху, лежа на плащ-палатке, он высмотрел среди прибрежных кустов и высокой осоки челнок. Оттолкнувшись от берега единственным веслом, Кийранен повел его против течения. И хотя издали казалось, что гребет он нехотя и с ленцой, челнок быстро шел к мосту. Павлик Ямщиков и Якуничев вели дула своих винтовок вслед за движением челна.

Все мы были охвачены одним чувством, каждый понимал свою задачу без всяких приказаний. И все же сердце отчаянно билось, и невозможно было оторвать взгляд от широкой спины Ивана Ивановича.

Даша, прикорнувшая было на плащ-палатке, теперь тоже следила за ним, даже на коленки привстала. Рот у нее полуоткрыт… Эх, Дашенька!

Иван Иванович достиг моста.

К его челноку вплотную подошла лодка. И мы отсюда отлично видели, что женщина что-то говорит ему.

— Я беру на себя кормщика, — сказал Ямщиков и стал целиться в мужчину, который сидел у руля.

Но разговор был, по всей видимости, мирный, потому что Иван Иванович вдруг взял с кормы сорванный им цветок чистотела и ловким движением бросил в лодку. Женщина на лету подхватила цветок и прижала к груди. Мужчине, видимо, это не понравилось, он резко повернул лодку и повел ее к берегу…

— Ой, выдаст, — прошептала, томясь, Даша, — выдаст.

— Бить? — спросил Ямщиков.

— Погоди, успеешь. — Я с трудом удерживался, чтобы не выстрелить.

И в самом деле, следовало повременить, потому что мужчина недалеко от берега резко развернул лодку и пошел теперь против течения.

Но что это? От домиков, стоявших у опушки, отчеканивая торжественный шаг, взметая пыль, по дороге шли немецкие солдаты. Больше роты. Они шли к мосту. Что бы это могло значить?..

Я тоже поднял автомат. Если они готовятся окружить нас и другая рота отрезает отход, то, может, лучше сейчас перестрелять десяток-другой немцев, а потом отскочить в лес… Но тогда мост останется невзорванным… Нет. Таким парадным шагом не выходят на операцию.

И Иван Иванович все так же медлительно и равнодушно поворачивает свой челн к берегу, вытаскивает его на песочек, а затем садится на камень на лужайке около моста, закидывает ногу на ногу и привычным жестом вытаскивает из глубокого кармана шелковый малиновый кисет. Затем так же спокойно набивает трубку.

Люди, сидевшие в лодке, перестали грести и смотрят на мост.

Над рекой гремит полковой оркестр, щедро разбрасывая далеко по окрестным лесам звуки немецкого военного марша.

Солдаты выстраиваются по обеим сторонам настила. Две шеренги с каждой стороны.

— Слава богу, слава богу, гребет обратно, — шепчет Даша и счастливо улыбается. Лоб ее усеян крупными прозрачными росинками пота.

Иван Иванович в своем челноке также нарочито медленно плывет обратно. Течение попутное.

А на мосту тем временем появился серый легковой автомобиль с открытым верхом.

Высокий офицер вышел из машины и, пройдя по доскам настила, подошел к тонкой ленточке, протянутой поперек моста, и разрезал ее. Бумажная ленточка, взвиваясь в воздухе, упала на доски. Солдаты закричали: «Хайль!», медленно прошли по мосту. За ними бежали деревенские босоногие мальчишки…

Иван Иванович спрятал челнок на старое место, прошел по бережку дальше и подошел к нам.

Я взглянул на Дашу, и мне показалось, что щеки ее порозовели. Надо будет поговорить с ней после.

— Это у них приемочная комиссия работает, — сказал Иван Иванович.

— Ничего, мы тоже примем мост, — отозвался Душа.

Мост было решено взорвать ночью.

— Хорошо бы еще и офицера захватить, но черт его знает, в какую сторону он поедет. Если влево, то там, в трех километрах отсюда, у дороги, сейчас сидят Шокшин и Аня Олави. Шокшин должен взорвать высоковольтную передачу. И сигналом ему будет взрыв моста. Затем они, так же как и мы, должны уходить на базу.

Только зачем пустили в эту операцию Аню?