Пьеро ди сер Гвидо ди Микеле да Винчи, ты что, с ума сошел? Конечно же, это вещий сон, зеленый дракон на красном фоне – это герб нашего гонфалоне, то есть Флоренции, жаждущей поглотить все наше имущество, вытряся с нас подати, что мы должны будем уплатить по кадастру, стоит мне только невнимательно заполнить декларацию! Потом ее голос смягчается, становится более серьезным, мол, не следует так волноваться, иногда нам снятся странные, беспокойные сны, потому что сердце наше в смятении, и она знает, что тревожит меня в эти дни. Она ведь тоже читала записку от нашего сына Пьеро, с которым мы хотели вместе отпраздновать Пальмовое воскресенье: он сообщает, что не успеет в Винчи до Всенощной. Он выедет по виа ди Санта-Лючия, через перевал, над которым высится башня Сант-Аллучо, и умолял меня дождаться его внизу, у маслодавильни в Анкиано, поскольку ему нужно сообщить мне кое-что важное, прежде чем он окажется в Винчи.

Возможно, так и есть, Лючия права, я просто переживаю из-за Пьеро, который упорно продолжает жить и работать во Флоренции, по-прежнему холостой, и это в двадцать шесть, хотя ему давно пора выбрать себе жену и подарить нам внуков. Возможно, я слегка притомился, и, безусловно, немного состарился. Лучше оставить эти мысли и постараться беззаботно провести воскресенье с другими детьми, Франческо, Виолантой и ее мужем, этим дураком Симоне. А к вечеру я в одиночестве прогуляюсь до маслодавильни и подожду там Пьеро.

Но почему в моих снах все время появляется море? Не потому ли, что именно на море разворачивалась самая беспокойная и богатая на приключения моя первая жизнь? Казалось, судьба с самого детства уготовила мне следовать путем моей семьи, перебравшейся из Винчи во Флоренцию. Для нашего захолустья момент был благоприятным. Черная смерть выкосила половину населения города, а с ней – и гордыню выжившей половины, которой теперь нужен был приток новых людей, чтобы вернуться к жизни, работе, посещению лавок и контор. Мой отец вместе со своим старшим братом Джованни стал гражданином Флоренции, civis florentinus, поселился в самом центре, приходе Сан-Микеле-Бертельде, и успешно влился в его жизнь: был назначен посланником, избирался в органы власти, а был даже как-то нотариусом Синьории. Отец был нотариусом и сыном нотариуса, а значит, и мне, единственному сыну его и Бартоломеи ди Франческо Дини, была предназначена та же стезя. Меня обучили читать и писать, отправили в грамматическую и цеховую школы, которые я, впрочем, так и не окончил. Я чувствовал, что не смогу прожить всю жизнь с пером в руке, заполняя тысячи и тысячи бумаг, помогая чужим махинациям и темным делишкам. Мне было не по нраву это ремесло. Мне была не по нраву Флоренция. И однокашники по школе при коллегии нотариусов мне тоже были не по нраву: они дразнили меня за деревенские словечки и неисправимый выговор. Я всей душой стремился уехать из этого города с его чересчур высокими домами, меж которых зажаты узкие улочки и не видно неба. Мне хотелось обрести свободу и вернуться в свой родной край, в деревню, к деревьям, к земле.

Но потом случилось то, чего невозможно было предвидеть: мой дядя, сер Джованни, бросил все и переехал с женой Лоттьерой де’ Беккануджи и сыном Фрозино в Барселону, где понемногу разрасталась община флорентийских купцов, торговавших в западном Средиземноморье, от Балеарских островов до Иберийского полуострова и Африки, вдоль торгового пути, что, выйдя за Геркулесовы столпы, вел вдоль берегов Европейского континента во Фландрию и Англию. Я был тогда еще совсем юн и ничегошеньки не понимал, хотя и начал читать книгу, которую мой отец, переписав в молодости, ревностно от меня прятал, но которую я раз за разом находил, стоило только ему задержаться за своей конторкой в Палаццо, она называлась «Декамерон», то есть «Книга десяти дней», и речь в ней шла о десяти моих сверстниках, уехавших из Флоренции. Автором был мессер Джованни да Чертальдо, незаконный сын купца Боккаччино, отец мой вспоминал, как вдохновенно тот читал Данте в соборе Санта-Репарата. Десять молодых людей из книги обосновались на вилле, чтобы переждать чуму, и уже оттуда продолжили воображаемое путешествие по миру тех историй, которые рассказывали. Я из всех этих новелл в первую очередь читал те, где описывались путешествия в далекие страны, представляя кузена Фрозино в тех местах, о которых говорилось в новеллах, от Средиземноморья до Геркулесовых столпов, от Вавилона Египетского до Майорки и сказочного королевства Алгарвского, переживающим же приключения, ужасные бури, кораблекрушения, схватки с пиратами и сарацинами, встречающим восхитительных красавиц, таких как Алатиэль и Алибек. И безудержно ему завидовал.

Но вот в один прекрасный день Фрозино напомнил о себе. Ненадолго вернувшись во Флоренцию с крупной партией шерсти с Менорки, он появился в нашем доме в тунике-джорнее голубого атласа с розовыми чулками и заворожил всех рассказами о море и торговле. Товар был заказан годом ранее компанией Франческо Датини из Прато, а Фрозино зафрахтовал в Барселоне корабль под командой Джованни Марезе, проследил за всеми этапами погрузки в Пеньисколе, Тортосе и на Менорке и в конце концов прибыл в Порто-Пизано. Он также завербовал пятнадцать арбалетчиков, чтобы отразить в случае необходимости нападение пиратов. И вот теперь Фрозино подыскивал расторопного малого, который проследил бы за сбытом шерсти через сеть розничных торговцев в окрестностях Флоренции, чтобы прясть могли не только женщины из простонародья, но и жены провинциальных ремесленников или людей свободной профессии, особенно в Винчи и Черрето-Гвиди. Не в силах поверить, что получу шанс вступить в эту большую игру и сбежать из дома и из Флоренции, я принял предложение и немедленно взялся за дело, стараясь дать компании оценить мои усилия и заработать первые флорины. На следующий год, невзирая на все возраставшее сопротивление отца, я сообщил ему, что собираюсь бросить учебу и, став уже не нотариусом, а купцом, немедленно присоединиться к Фрозино в Барселоне.

Сев на корабль в Порто-Пизано, я через несколько дней уже пожалел об этом, поскольку, повалявшись в трюме на тюках с бумагой из Колле-ди-Валь-д’Эльсы, начал страдать от тошноты и морской болезни. Грубый старый моряк, спустившийся вниз, чтобы принести мне воды и взглянуть, жив ли я, силком выгнал меня на свежий воздух, ворча, что если уж меня укачивает, то лучше бы мне быть снаружи, потому как с палубы рвоту вытирать проще; да и если мне суждено сдохнуть, то наверху, чтобы проще было сбросить тело в море. Моряк оказался прав. После его убедительного и весьма деликатного