За несколько дней до суда Гилберт заговорил с Франком о его обращении в католицизм. Франк бормотал что-то о чувстве ответственности, о потребности быть искренним. Может быть, это всего лишь истерический симптом, реакция на чувство вины? Предположение психолога не нашло ответного отклика у Франка. Американский психолог обнаружил у своего пациента следы позитивного отношения к нацистскому режиму, однако к Гитлеру Франк проявлял скорее враждебность. В начале января адвокат Франка спросил, не поддерживает ли Ватикан обвинение и не лучше ли Франку выйти из Католической церкви. Обдумывая эту проблему, Франк сказал Гилберту:

– Я словно два разных человека. Есть я сам, Франк, который сидит здесь, – и другой Франк, один из нацистских руководителей{527}.

Прикидывался он или говорил правду? Гилберт все еще сомневался.

– Иногда я пытаюсь понять, как Франк мог сотворить все это. Этот Франк смотрит на того Франка и говорит: «Ну ты и гад, Франк! Как ты мог делать такие вещи? Ты перестал контролировать свои эмоции, верно я говорю?»

Доктор Гилберт молчал и слушал.

– Вам, психологу, это должно быть интересно. Словно я не я, а два разных человека. Вот он я сам – и вот тот другой Франк, который выступал с нацистскими речами и которого теперь судят.

Гилберт по-прежнему не открывал рта. Чем меньше он говорил, тем больше раскрывался Франк.

– Это же удивительно, правда? – настаивал Франк, близкий к отчаянию.

Да, удивительно и шизофренично, размышлял про себя Гилберт, и несомненно рассчитано на то, чтобы спасти шею Франка от веревки.

В следующем месяце суд перешел от общего обвинения к индивидуальным делам и заслушал свидетелей. Одним из них был Самуил Райзман, бухгалтер, выживший в Треблинке. Он говорил на польском.

Свидетельство Райзмана было для меня особенно убедительным и лично значимым, поскольку именно в Треблинке убили мою прабабушку Малку. Подробности ее смерти Леон узнал лишь под конец собственной жизни, когда моя мама показала ему книгу с длинным списком тех, кто находился в Терезине. Среди тысяч и тысяч значилась также Малка Бухгольц, с примечанием: 23 сентября 1942 года она была отправлена в Треблинку. Леон ушел с книгой к себе в комнату, и мама слышала, как он плакал. На следующий день он ни словом не обмолвился об этой книге. О Треблинке он не упоминал никогда, во всяком случае, при мне.

Самуил Райзман вышел давать показания утром 27 февраля. Судьям его представили как «человека, вернувшегося с того света»{528}. Он был в темном костюме с галстуком, оглядывал присутствующих сквозь темные очки. Угловатое, морщинистое лицо словно выражало изумление тем фактом, что вот он, живой, сидит в нескольких шагах от Франка, в чьем подчинении находилась Треблинка. Глядя на этого человека, трудно было бы догадаться, какой путь он проделал, какие видел ужасы.

Спокойным, размеренным голосом он описывал путешествие из варшавского гетто в августе 1942 года, поездку на поезде в нечеловеческих условиях: восемь тысяч человек в переполненных вагонах для скота. Из них всех в живых остался он один. Когда советский прокурор спросил, что происходило в момент прибытия, Райзман описал, как всем велели раздеться и идти по Himmelfahrtstrasse, «Дороге на небеса», по короткому пути в газовую камеру, но вдруг его заметил варшавский знакомый и отвел в сторону. Немцам был нужен переводчик, но сначала ему поручили складывать одежду мертвецов в пустые поезда, отправлявшиеся от Треблинки. Два дня спустя прибыл транспорт из маленького города Венгрува, доставил в числе прочих мать Райзмана, его братьев и сестру. Он видел, как они идут в газовую камеру, и ничего не мог сделать. Еще через несколько дней ему передали документы его жены, там была фотография ее с ребенком.

– Все, что осталось от моей семьи, – заявил он в зале суда, на публичной исповеди. – Фотография.

Он подробно описал убийства в промышленном масштабе и отдельные бесчеловечные поступки. Десятилетнюю девочку направили в «лазарет» (то есть больничное отделение) вместе с двухлетней сестренкой. Караулил их немец Вилли Менц, бывший молочник, у него еще были такие маленькие черные усики (после войны Менц вернулся к былой своей профессии и занимался ей много лет, пока в 1965 году суд в Треблинке не приговорил его к пожизненному заключению). Старшая девочка бросилась на Менца, когда тот вытащил пистолет. Почему ему вдруг захотелось убить маленькую девочку? Райзман рассказал, как на его глазах Менц схватил двухлетнюю девочку, отнес ее в крематорий – путь близкий – и швырнул в печь. А потом пристрелил старшую.

Подсудимые слушали в молчании, два ряда немых, пристыженных лиц. Кажется, Франк съежился на своем месте?

Райзман продолжал таким же ровным голосом свой монолог. В «лазарет» доставили пожилую женщину вместе с дочерью. Дочь рожала. Ее уложили на траву. Охранники следили за тем, как она рожает. Потом Менц спросил старшую женщину, кого убить первой. Она попросила, чтобы первой убили ее.

– Разумеется, они поступили точно наоборот, – сказал Райзман очень тихо, но в зале суда его услышали. – Первым убили новорожденного младенца, потом – его мать, а бабушку – последней.

Райзман рассказал об устройстве лагеря, о фальшивой железнодорожной станции. Заместитель коменданта Курц Франц построил великолепный вокзал с фальшивыми вывесками. Позже к нему добавили и псевдоресторан, и расписания со временем прибытия и отбытия, с названиями городов: Гродно, Сувалки, Вена, Берлин. Словно декорация для киносъемок. Это должно было успокоить привезенных людей, пояснил Райзман, «чтобы не было никаких инцидентов».

Цель – чисто психологическая, внушить надежду перед самым концом?

– Да, – таким же ровным, невыразительным голосом подтвердил Райзман.

Сколько человек уничтожали ежедневно?

– Десять-двенадцать тысяч.

Как это осуществлялось?

– Сначала использовали три газовые камеры, потом прибавилось еще десять.

Райзман сообщил, что находился на платформе, когда привезли трех сестер Зигмунда Фрейда. Это было 23 сентября 1942 года. Он видел, как командовавший разгрузкой Курт Франц отреагировал на просьбу одной из сестер о лекарстве{529}.

Прочитав протокол этого заседания, где упоминалось прибытие сестер Фрейда из Терезина, я стал искать подробности именно об этом транспорте. Нашел, начал читать список имен, около тысячи, и в итоге нашел Малку Бухгольц. Райзман, значит, находился на платформе, когда ее привезли.

Я решил посетить Треблинку или то, что от нее осталось. Такая возможность выпала мне вместе с приглашением прочесть в Польше две лекции, в Кракове и в Варшаве, откуда до Треблинки всего час езды. Лекцию в Кракове я читал в институте имени Аллерханда, того самого профессора, который учил Лаутерпахта и Лемкина и был убит в Лемберге за то, что посмел спросить полицая, есть ли у него душа. В Варшаве я читал лекцию в Институте международных отношений. На оба мероприятия собралось довольно много слушателей, и мне задавали вопросы о Лаутерпахте и Лемкине, главным образом об их «принадлежности»: кто они, по моему мнению? Поляки, евреи или и то, и другое?