Внутри разливалось приятное горячее чувство, а быть может, это всего лишь чай с чабрецом от незнакомца в лесу. Соколу больше не было страшно, ведь он услышал то, что так давно желал услышать, и нашел то, что так сильно пытался отыскать в самом себе. Сокол наконец-то нашел своего Филина. Не такого близкого и родного, но такого похожего и знакомого, словно заново очутился в забытом доме.

Глава 27. Гнездо

«…Всему виною снег, засыпавший цветы.

До дома добреду, побряцаю ключами,

по комнатам пройду — прохладны и пусты.

Зайду на кухню, оп, два ангела за чаем…»

Я вышел из кино, а снег уже лежит. Борис Рыжий.

Из-под окна веяло прохладой, и ветер так и норовил пробраться в дом, чтобы полетать по пустым комнатам вдоволь. Щегол лежал в кровати около часа и не мог заставить себя подняться с нее. Казалось, пока окончательно не проснулся, то новый день не настал, и можно еще позволить голове немного отдохнуть, прежде чем снова запускать в нее неприятные воспоминания о вчерашних событиях. Почему-то вспыли воспоминания о первом дне у Птиц, когда Щеглу было также в тягость просыпаться и свыкаться с новой реальностью. Если бы он только знал, как сильно все изменится через год, то сполна бы насладился теми моментами, когда Сорока вставала на дыбы от одного только его вида, Сизый жутко храпел и бормотал во сне, а Чиж то и дело сползал с кровати. Тогда Щеглу казалось, что эта комната и эти люди никогда не станут ему семьей и домом, но сейчас мысль о конце всего этого ранила прямо в сердце. Целый год, а на самом деле так мало времени, чтобы этого было достаточно. Даже через десять не было бы достаточно, когда находишь своих людей, время с которыми пролетает в одно мгновение.

Он по опыту знал, что привыкать тяжело, но не невозможно. Привыкнуть к этому можно, но что делать с желанием, которого попросту нет. Даже понимая, что через пару месяцев и такая расстановка фигур станет привычной, Щегол со всех сил упирался, не желая даже представлять этого. Если мысленно оставить все на своих местах, то ведь ничего не изменится, и не придется носом упираться в сухую реальность. Вот пустые кровати Чижа и Сизого. Они пустые не из-за того, что они больше никогда не войдут в эту комнату, а потому что проснулись раньше и сейчас сидят внизу, смеются с того, как смешно Плюша уснула. Щегол зажмурился и попытался вернуть себя на год назад, когда еще не была достигнута эта точка невозврата. Все были живы и счастливы. Все было только впереди.

Нельзя было подолгу тонуть в воспоминаниях, ведь какими бы они не были прекрасными, у воспоминаний есть очень опасное свойство — затягивать. Можно бесконечно возвращаться к идее, как раньше было хорошо и красочно, но за всем этим не замечать, как эти краски из настоящего ты постепенно переливаешь в прошлое. Больно. Было до ужаса больно мысленно бродить по прошлому и цепляться за людей, которые уже никогда не скажут тебе ни слова. Щегол протер лицо руками и наспех вышел из комнаты, прекращая это самобичевание. Почти одновременно с ним из своей комнаты вышла Сорока. Она выглядела ничуть не лучше Щегла и где-то растеряла привычный блеск глаз. Она молча кивнула Щеглу и завязала волосы, что были платинового оттенка, в высокий пучок.

— Тоже проснулся, как говно? — Она потянулась, вытягивая руки вверх.

— Есть такое. — Щегол пошел в сторону лестницы. — Прорвемся.

Сорока буркнула что-то невнятное в ответ и спустилась следом за Щеглом. Пустая гостиная всегда была редкостью для Птиц, и обычно, если такое случалось, то это сопровождалось глухими голосами со всех сторон, из каждой комнаты. Но тишина, что стояла сейчас, была абсолютно иной. Она была густой и обволакивающей, что больше не хотелось произносить ни звука. Она заполняла внутренности, будто слизь, и замедляла любые движения. Жизнь словно остановилась в очередной раз и текла медленно, будто вода льется через тонкое отверстие. Было жутко не столько от медлительности времени, сколько от мысли, когда же оно хлынет мощным потоком, прорывая все преграды.

— Вы как раз вовремя. — Глухарь вышел из кухни, держа в руках сковороду, ручку которой обмотал кухонным полотенцем, чтобы не обжечься. — Омлет готов, сейчас вскипит чайник, и я заварю нам кофе. Думаю, вам тоже спалось плохо и кофе будет очень даже актуален.

Сорока переглянулась со Щеглом, и они сели на диван. Все это было настолько непривычно и неуместно. Сейчас Щегол чувствовал себя еще сильнее не в своей тарелке от того, что Гнездо по праву принадлежит одному только Глухарю, и Щегол здесь буквально на птичьих правах, как бы парадоксально это не звучало. И все же, если отогнать прочь новые ощущения и прислушаться к старым, то уют гостиной и место Гнезда в сердце Щегла не изменилось, он все еще считал это место своим домом, от которого еще был не готов отказаться.

— Спасибо за завтрак. — Сук вилок о тарелки постепенно стих, и Щегол вытер уголки рта футболкой. — Что… — Щегол осекся и прокашлялся. — Какие планы на день?

— А какие могут быть планы? — Глухарь неспешно потянул кофе из кружки. — Найти того, кто нам козни строит, и закончить это все.

Щегол удивленно вскинул брови. Прежде он никогда не замечал такой решительности от Глухаря. Обычно он молчал, сидел где-то в углу и лишь слушал рассуждения Сокола о планах мести, но теперь что-то изменилось. Глупо было считать, что Глухарь ждал подходящую возможность, чтобы возглавить Птиц. Это скорее было похоже на поддержку Сороки и Щегла, что выжимала из Глухаря все силы. Ему не свойственно рыскать с оружием по городу и искать людей. Глухарь походил скорее на спокойного и уравновешенного человека, что ценой собственного благополучия готов следовать намеченной траектории.

— Хорошо. — Щегол нахмурился и потер глаза, чтобы сосредоточиться. — Что мы для этого делаем? В каком направлении движемся?

— Будем исходить от обратного. — Глухарь откинулся на спинку кресла. — Будем брать в расчет, что это далеко не Бульба, и мы не верим его словам.

— Если честно, изначально в это плохо верилось, но так сильно хотелось, чтобы это все закончилось. — Сорока вздохнула и закинула ногу на ногу.

— Но Бульба не мог оказаться просто посторонним в этой истории, иначе бы не взял вину на себя.