Логика Кибы не казалась мне безупречной, но, чтобы воодушевить бедного, жалкого, совершенно одинокого человека, которому было не за что зацепиться, она обладала достаточной силой убеждения. В конце концов Харасава прошел в угол комнаты, взял урну с прахом, поставил ее себе на колени и, низко склонив голову, тихо проговорил:

– Прошу вас, помогите мне.

Я вышел из длинного многоквартирного дома, не говоря ни слова.

Киба был в некотором смысле проницательным и аккуратным человеком. Вероятно, что, как и было им сказано, завтра утром он, получив ордер на обыск, отправился бы в клинику Куондзи.

Было ли это правильным? Действительно ли это могло привести к разгадке?

– Данна… следователь Киба. Ты не мог бы подождать всего один день, прежде чем идти с обыском в дом Куондзи?

Если б он подождал, что я мог сделать? В тот момент мне ничего не приходило в голову.

Киба изумленно посмотрел на меня.

– Я хорошо понимаю чувства Харасавы-сана. Но у меня есть вопрос, который я во что бы то ни стало должен разрешить. Я даю тебе слово, что не уничтожу никаких доказательств и не сделаю ничего другого, что могло бы нанести вред жертвам. Я лишь хочу кое-что проверить, чтобы прийти к окончательному пониманию. Очень тебя прошу. Доверься мне и дай, пожалуйста, всего один день.

– Вот же мне с тобой наказание… Ну-у, раз уж ты такое говоришь, то я не могу тебе не поверить. Но все-таки… что именно ты собираешься делать?

– Я сообщу тебе завтра вечером. Если ничего не получится, то можешь проводить домашний обыск и все, что ты сочтешь нужным. Я не стану возражать. Но прежде всего то дело, которое меня заботит, и дело о пропавших младенцах – это разные истории.

Да, все верно.

Однако как же легкомысленно я поступил…

Что, собственно, я мог сделать до завтрашнего вечера?

– Я понял. Ходатайство единственного и неповторимого Тацуми Сэкигути… Что ж, я согласен на твои условия. – Сказав так, Киба дружески похлопал меня по плечу своей грубой могучей рукой.

Воспользовавшись этим как удобным моментом, я бросился бежать.

Я больше не мог терять ни одного мгновения.

Без малейшего колебания я направился в клинику Куондзи.

Не то чтобы у меня был какой-либо план.

Я только знал, что должен был как можно скорее увидеть Рёко.

Я не подумал о том, что буду делать, когда с ней встречусь.

Добравшись до храма Кисимодзин, я бегом побежал по смутно помнившейся мне лесной дороге.

Когда я пришел сюда впервые, было точно так же.

Я никогда не помнил дороги. Тогда я тоже бежал наобум, как безумный.

Я…

Я не сумасшедший…

Повернуть на том перекрестке, а затем…

В этот момент с боковой дорожки наперерез мне буквально вылетел мужчина.

– Осторожней!.. А-а, вчерашний господин детектив! – Это был Найто. – Что случилось? Вы изменились в лице, детектив‐сан!

Плечи Найто поднимались и опускались в такт его дыханию. Короткое расстояние… вероятно, он бежал напрямую от входа клиники до этого перекрестка… и похоже, что бежал изо всех сил. То ли сказался недостаток ежедневных физических упражнений, то ли изначально у него было слабое сложение, – так или иначе, по его лбу ручейками стекал пот, как будто он облился водой. Если причиной было первое, то как мог человек, который хотел стать врачом, так пренебрегать собственным здоровьем?

– Скорее, это вы изменились в лице. Найто-сан… Что-то случилось в клинике?

– Детектив‐сан, а вы по пути сюда никого не встретили?

Я совершенно никого не заметил. Я слишком спешил.

– Вы, ребята, там у себя ничего не делаете… Вот, взгляните. Благодаря вам они с утра повсюду разбросаны.

Найто развернул скомканный лист бумаги, который сжимал в руке, и показал его мне. Едва он это сделал, как на землю выпал небольшой камень. Очевидно, кто-то, завернув камень в бумагу, бросил его в окно.

В дьявольской больнице варят и пожирают младенцев…

Это была страница из бульварного журнала касутори, но не из «Подлинных историй о сверхъестественном». Должно быть, это был один из номеров, которые я видел в доме Харасавы.

– Этих журналов целая куча вышла, и все одновременно. Благодаря им ненависть стала просто ужасной. Бьют стекла, пишут на стенах всякие мерзости, кричат…

– Кричат?

– Да, всякое. «Убирайтесь отсюда! Верните младенцев!», «Изверги должны своими жизнями искупить вину перед жертвами!». Те, кто кричит об искуплении и требует наказания, не имеют к жертвам никакого отношения.

– А что директор?

– Вчера вечером после того, как вы ушли, он принимал роды у одной из пациенток. Роды были тяжелыми и продолжались всю ночь, так что директор клиники весь день сонный, и от него никакого толка. Управляющая делами клиники – его жена – и Рёко-сан отбивались от нападавших, и барышня в бою получила почетное ранение…

– Рёко-сан была ранена?

– Брошенный камень попал ей в грудь, вот как… Думаю, если вы туда пойдете, вам не позволят с ней увидеться! Эй, детектив‐сан!

Ответственность за это была на мне. Так я думал. Нет, я ничего не сделал, чтобы это произошло. Однако я сам всего несколько дней назад собирал материал, чтобы написать о происшествии в семье Куондзи в журнал касутори.

Так что это было то же самое.

Стеклянные панели в дверях холла были разбиты вдребезги: остались лишь зазубренные осколки, торчавшие из деревянных рам. На ограде и стенах виднелись следы надписей малярной краской, которые невозможно было прочесть. По-видимому, их старались замыть.

Это уже больше не было клиникой. Это были руины.

Жизнь здания всегда поддерживается тонким, едва уловимым балансом. Это не имеет почти никакого отношения к его возрасту или к совершенству его конструкции. Пусть даже здание разрушено – если в нем все еще теплится жизнь, оно может быть тотчас отремонтировано. Однако умершее здание уже невозможно восстановить.

Это здание было уже мертво.

В опустевшие рамы этих дверей уже, вероятно, никогда не будут вставлены стекла. Разбросанные повсюду осколки будут раздавлены в еще более мелкие осколки, до бесконечности дробясь и стираясь в пыль, – и все, что осталось от здания, будет полностью разрушено дождем и ветром.

Это больше не было клиникой…

– В чем дело?

Управляющая делами клиники – и одновременно жена директора – стояла в беспорядке разбросанных обломков кирпичей и всякого мусора.

– Вы пришли помочь нам прибраться? Или явились посмеяться над нашим плачевным положением? Если так, то, пожалуйста, уходите. Я больше не хочу вас видеть… ни вас, ни ваших товарищей.