же. Дерзкой, храброй, нарушающей правила, создающей свои законы… Сама заперла себя в коконе из скуки и предсказуемости. Испугалась жить по-настоящему. Одним днем.

Он и сам в свое время испугался. Спрятался от неприглядной правды, хотя то и дело пытался доказать себе, что и без природного дара способен на многое.

Черная нить разорвалась прямо в пальцах, и Даннтиэль огласил коридор заковыристой бранью. Доигрался!

Кружево сомнительного плетения осыпалось на пол, розоватая дымка ударила в лицо. Что-то новое и весьма неожиданное: дети изнанки не носили конфетных оттенков.

Данн закашлялся, выгоняя щекотную гадость из ноздрей. Смахнул с двери ошметки чар и вгляделся в рисунок «на дне колодца».

– Только не… – изумленно закачал головой, ужасаясь коварству старика. Раньше Финиус так грязно не играл. И начал, прямо скажем, не вовремя.

Данн резко встал с корточек, сделал три шага назад, нащупал за собой подоконник, оперся. Он достаточно крепок, чтобы не поддаться наведенным чарам! Достаточно…

Нужно быть очень наивным, чтобы верить, что королевский мастер Даннтиэль Рэдхэйвен вляпается в такую глупую ловушку. Что не сможет одним щелчком пальцев стряхнуть с себя грязное проклятие…

Он потер лоб, покрывшийся испариной. Одним… щелчком…

Эйвелин. Эй-ве-лин…

Зеленые глаза встали перед ним как наяву и поплыли в воздухе, служа ориентиром. Маяком в ночи.

Как же она ему нужна. Прямо сейчас. Вся, до варховых белых пяточек.

Он не станет больше ждать. Зачем, если и так все понятно? Она ведь тает в его ладонях, замирая непуганой лесной зверюшкой в руках охотника. Настороженно, но в предвкушении…

Он почти приручил свою колючку. Так сладко пахнущую, так вкусно жмущуюся к нему ночами и так забавно шарахающуюся от него по утрам. Данн ощущал каждой порой, что в ней бурлят те же самые желания, что и в нем. Сейчас особенно явственно.

Сейчас он знал, что Эйвелин ждет его в спальне. И, отбросив сомнения, стремительно зашагал вперед, за уводящими во тьму зелеными глазами.

***

Эйвелин

Я вошла в нашу пустую спальню и с любопытством покосилась на Рисскину постель. Интересно, где она так задерживается? И куда ее завело свидание с загадочным кавалером?

Переодеваться было лень, так что я забралась на подоконник прямо в бальном платье, прихватив подмышкой потрепанного сира Милезингера. Уверена, я самая нарядная и хорошо пахнущая компания, что у него была за последние пару сотен лет.

Не знаю, сколько я так просидела, скользя пустым взглядом по страницам. Вчитываться не получалось. В голову лезли слова о кандалах, о свободе, о желании Рэдхэйвена меня куда-то там увезти…

Вырвал из тягучих, путанных мыслей стук в дверь. Такой… собственнический. От каждого «бабаха» веяло моим личным рабовладельцем.

И как я так некстати оказалась в комнате одна? Обычно в это время Рисска штудирует свою «Теологию», а Галлатея сортирует поклонников и безделушки из шкатулки. Или Рисса вздыхает, глядя в окно, а Тейка тренирует свое непокорное ледяное плетение. Потом мы шутим, обмениваемся сплетнями, убеждаем Фиджа не грызть хвост высокомерной каффы…

Но сейчас не было ни сплетен, ни безделушек, ни каффы. Последняя утопала вместе с хозяйкой в библиотеку для моральной поддержки.

Невероятное совпадение! И ломящийся сюда Рэдхэйвен будто знал об этом. Не сам ли приложил сюда загорелую лапу?

Заталкивая поглубже неуместный сердечный трепет, я подошла к двери и дернула ручку.

– Вы разобрались с последним проклятием? – осторожно высунула нос в дверную щель.

– Или оно… разобралось со мной… – глубокомысленно выдохнул, пошатнувшись, Рэдхэйвен.

Похоже, последняя дверь выпила из него все соки. И плотью закусила. На нем в прямом смысле не было лица – сплошная черно-серая клякса.

– Вы на ногах не стоите, – я распахнула дверь шире, впуская рабовладельца в пустую спальню. – Вам бы к Граймсу. И подлечиться.

– Если только нетрадиционным методом. И без участия Граймса, – он резво дернул меня к себе, захлопывая дверь.

Матерь гхаррова!

– Даннтиэль…

– «Данн», – поправил требовательно.

– Да, ладно… Данн, – просипела, чувствуя кожей перемещения его пальцев по моим ребрам. Он с упоением отмечался на каждом, пробираясь вверх по корсажу праздничного платья. – Вы зачем… сюда…

– «Ты», – опять настойчиво перебил меня.

– Ты зачем… сюда?..

– А куда мне еще идти? – взгляд, полный самой черной мути, что я когда-либо видела, сверкал желаниями. Самыми разнообразными. – Как не к своей невесте?

– У вас что-то розовое на щеках, – протянула я с подозрением. – Не помада, конечно… Больше на румяна похоже. Вам бы умыться и…

Я вывернулась из его рук, но шагу к двери сделать не успела, как снова оказалась прижатой к рабовладельцу. Другой своей стороной, возможно, лучшей. Жадный поцелуй, больше похожий на укус, буквально прожег кожу. Ошпарил шею до самого горла.

– Перестаньте, Даннтиэль… Данн, – сбивчиво хрипела, пытаясь оторвать от живота его каменную ладонь.

Меня вообще со всех сторон кирпичи окружали. Словно завалило мраморными статуями.

– Кого ты боишься, Эйвелин?

– Как это кого? – я аж поперхнулась. – Вас!

– А мне кажется, себя…

Твердые губы покрывали мое плечо и голую лопатку торопливыми, нетерпеливыми поцелуями. Голодными, колкими, быстрыми. Он так спешил, словно помереть через пару минут собирался. Но с моим вкусом на губах.

– Боишься, что не захочешь меня останавливать, – хрипло накидывал идеи в мою кожу, обсыпанную болезненными мурашками. – Боишься, что тебе понравится рядом со мной. Боишься, что поймешь: я не такой уж плохой вариант… И не так уж мучительны твои «рабские оковы»… Трусливая вирра!

Он снова меня укусил, вырвав жалобный стон из самого нутра. Жалобный еще и потому, что мне было не прямо ужасно. И не то чтобы невыносимо.

Но его неуемная жажда настораживала. И сдохший в лихорадочном припадке теоретик успел сделать предсмертный вывод: еще немного – и меня швырнут в постель. Вот прямо швырнут! Потому что Рэдхэйвен сегодня забыл и про деликатность, и про аккуратность, и про нежность.

– Да что вы творите?! – развернулась в его руках, пока на лопатке еще осталось живое место. – Совсем огхаррели…

– Пробую на вкус свою невесту, – честно ответил Даннтиэль, оглаживая меня мутным взглядом.

Сжал мои запястья и резко поднял вверх, вбив в дверной косяк над головой.