Миров много, наше дело – их определить и назвать. Воскресить из анонимности, где им неуютно. И никто не заставит тогда «сказочных» и «бальзамированных» бежать рядом с «бродячими собаками», а «неисчислимых» – с «прочими». Сейчас же только вражда и недоразумения. Вы не можете этого не чувствовать на собственной шкуре. Потому что, как бы ни были пропитаны гуманизмом, вы не из них. Да, приходится жить с ними. Но рано или поздно настанет счастливый час расставания и вы произнесете, как один из ваших, всю жизнь натягивавший себя на любовь к людям, особенно же, естественно, к «маленькому человеку»:

Забудьте, забудьте, забудьте меня.

И я вас забуду, и я вас забуду.

Я вам обещаю, вас помнить не буду,

Но только вы тоже забудьте меня!

В конце концов доцент все же оказался в рюмочной, случайно, совсем не намереваясь ее искать. И знакомая продавщица без слов налила ему той же водки. На этот раз он заказал бутерброд с грудинкой. Время вечернего наплыва посетителей еще не наступило, столики пустовали и влажно пахли стертыми запахами. Доцент стоял несколько минут, пытаясь вспомнить такой необходимый финал стихотворения, которое только что читал Григорию Михайловичу. Вспомнил. Конечно, это и надо было прочитать в первую очередь, пока он его слышал:

Как будто мы жители разных планет.

На вашей планете я не проживаю.

Я вас уважаю, я вас уважаю.

Но я на другой проживаю. Привет!

Виталий Николаевич еще немного помедлил, потом взял рюмку, сказал:

– Привет! Дай вам Бог. Дай вам Бог… – и выпил.

АЛЕКСЕЙ ПРОХОДИТ ГЛАВНЫМ СВИДЕТЕЛЕМ ПО ДЕЛУ ОБ ИЗНАСИЛОВАНИИ И УБИЙСТВЕ, НА ДОПРОСЕ ПУТАЕТСЯ В ПОКАЗАНИЯХ, ПРОВОДИТ ПОД ЕЛЬЮ ЧАСТНЫЙ АНАЛИЗ ПРЕСТУПЛЕНИЯ, А В КОНЦЕ ПОЛУЧАЕТ СТРАШНОЕ ИЗВЕСТИЕ

В тот момент, когда Алексей подошел к дому Тамары Ильиничны, беспаспортного Анисьича увозили. Смотреть на него было больно. Рот без зубных протезов придавал лицу посмертный вид, отчего живые глаза казались чьим-то недосмотром. Слезы текли, не нуждаясь в мимике плача. Уже с милицейской пятерней на затылке Анисьич вдруг вздернул голову, заметил Алексея и, казалось, хотел что-то прокричать шутку или отчаянный афоризм, – что в таких случаях полагается? Опыт у него был, да и детективов с Тамарой Ильиничной насмотрелся долгими вечерами. Но пятерня помогла его голове просунуться в машину, и Анисьич успел только икнуть. Тамара Ильинична плакала. Все молчали. Улыбался один детский фольклорист, прислонив голову к бедру старой балерины.

– А ты что, Николай Федорович, светишься? – зло сказал Женька. – Рад, что тебя не подозревают? По возрасту не подходишь.

Улыбка на лице Рудницкого тут же сморщилась, тем самым подтвердив, что это была не улыбка, а проявление крайнего недоумения и сострадания. Он вскинулся, как оскорбленный офицер, и пронзительно просвиристел:

– Да, молодой человек, я вне подозрений. А вот про вас Даша часто говорила, что вы ее хватаете за проблемные места. – Огорченный, видно, тем, что, защищаясь, оказался в роли доносчика, старик выкрикнул совсем уж некстати: – И возраст мой тут ни при чем.

На его младенческом черепе ветер шевелил редкие белые волоски. Наталья Сергеевна крепко прижала мужа к себе, так что тот на мгновенье оторвал ноги от земли, видимо, почувствовав себя пакетом. С ненавистью глядя на доктора, она произнесла чревовещательным голосом:

– Мышь рыжая!

Все, включая толстого мышонка, нервно уставились под ноги друг другу. Ситуация готова была перерасти в комическую, но Алексей чувствовал, что, по крайней мере, надрывный артистизм балерины достоин лучшей награды, да и старика, с готовностью принявшего образ пакета, было жалко.

– Женя, извинись! – сказал Алексей.

– За что? Это она меня оскорбила, – наконец опомнился Женька.

– Мне придется дать тебе в морду.

– Да что такое? Ну хорошо, – доктор одернул на себе вельветовую жилетку, после чего придал лицу выражение честного раскаяния. – Простите. Я сказал неосторожно.

* * *

Объявление об утерянных зубных протезах было подшито к документам и сразу обрело тяжесть улики. К тому же Анисьич, ослепленный собственной безвинностью, продолжал вдохновенно наговаривать на себя, рассказывая о борьбе с ведьмой, которая оголяла перед ним русалочьи груди. Какой-то парнокопытный при этом якобы больно щелкал Анисьича по затылку и ржал по-козлиному. Мифологическая эклектика, разумеется, никого не смутила, отсутствие следов от копыт на предполагаемом месте битвы в протокол, даже смеха ради, не внесли, а вот порванный лифчик приобщили, и Дашина тетка, с которой та жила в поселке, признала в нем родственный атрибут.

Вскоре, однако, Алексей понял, что в глазах милиции Анисьич не самый почетный претендент на роль преступника, арестовали его, скорее всего, за анонимность проживания, основным подозреваемым был он, Алексей Гринин. Да и как, действительно, Анисьич в таком состоянии мог совершить насилие, убить и закопать труп? А именно эта версия и разрабатывалась.

Допрос шел в комнате Тамары Ильиничны. Телевизор, как ему и рассказывали, был накрыт пикейным одеялом, рядом стоял таз с водой. Они со следователем разместились за круглым столом. Следователь раскладывал бумаги с таким предвкушающим причмокиванием, как будто готовился к обеду.

Алексей то и дело пытался увидеть в незакрытом краешке экрана свое отражение, это должно было придать разговору хотя бы оттенок смысла. Но увидеть себя он при всем желании не мог. В том месте шло закругление стекла, и в нем отражалась совсем другая часть комнаты. Зациклившись на этой обреченной попытке, весь допрос Алексей прослушал как бы со стороны, включая собственные ответы. В конце концов он пришел к заключению, что ответы подозреваемого невнятны и уклончивы, поведение подозрительно, и он сам, первым, готов был навесить на него наручники.

По какому праву он жил на даче, с хозяином которой не знаком? Почему отключил мобильник? Куда ездил вечером? Кто может подтвердить его присутствие в городе? Во сколько вернулся? Есть ли свидетели?

Дверь Алексей оставил незакрытой, и досмотр дома тоже привел к неблагоприятным для него результатам. Подозрительным казалось все: и манера пить маленькими емкостями, и то, что два шкалика стояли неоткупоренными. Интересовались, на какой предмет он зазывал в гости незнакомых ему людей, которых без разграничения полов и возраста называл «малыш»? Но все это было, так сказать, только фоном, событие же преступления подтверждала найденная у крыльца записка.

В показаниях по этому вопросу Алексей путался больше всего.

– Записка была вложена за ленточку шляпы.

– Зачем вы подошли к шляпе? У вас было оговорено место для передачи писем?

– Да нет! Под шляпой жила ящерка. Я хотел проверить…