Разговор за стеной стал громче.

– Тоже, говорят, академиком был, – сказала Тамара Ильинична.

Господи, кто это ей мог наговорить? В Академию отца прокатили – для ученых он был слишком писателем, слишком импрессионистом. Человек, который употреблял в своих работах выражения вроде «скаредная поэтика Тютчева», пройти в Академию мог разве что через окно.

– Да, да, все одним кончается, – сказала Тамара Ильинична, продолжая думать о своем. – Сегодня вот Анисьича вы забрали, а завтра где он будет? Безгрешная душа.

– Если безгрешный, то ищите в раю, мама. Нет, сначала, конечно, морг, потом банька, чтоб земную паршивость в небо не занес, а тогда уж рай.

– Сволочь ты, Женька!

– Легче надо жить, легче, – снова заговорил доктор. – Шел трамвай десятый номер. На площадке кто-то помер.

Женьку надо было бить, снова с запозданием подумал Алексей. Есть такие люди, которых бить – правильно.

– Смерть – это ведь небывалое приключение организма, понимаете? Что там все античные трагедии! Несварение желудка, например, потрясающей силы сюжет!

Почему-то дилетанты кажутся иногда настоящими поэтами. Таким был, несомненно, и Евгений Степанович. Фамильярные отношения с незнакомой ему смертью, как это ни дико, были поэзией какого-то легкого жанра.

С четвертого курса внебрачного сына Тамары Ильиничны выгнали за выпуск стенгазеты во время чехословацких событий. К его статье о жестокостях дрессировки стояло написанное по-чешски посвящение: «Моим чешским друзьям». Он все же устроился как-то судовым врачом, побывал в десятках стран. Пиком его профессиональной карьеры была операция аппендицита у поварихи и морской жены капитана в районе экватора. В конце концов Женьку все же уволили с деликатной формулировкой «за нефункциональное расходование препаратов». С тех пор и до сегодняшнего дня он служил карантинным врачом в порту. Место, как все говорили, хлебное, но по крайней мере для жизни других не опасное.

И вот сейчас Алексей слушал о внезапной коронарной смерти, о желудочковой тахикардии, и слова эти придавали какое-то неизвестное значение всему случившемуся. На миг ему показалось, что из уст этого шакала он и впрямь может узнать что-то важное. Доносились, однако, только обрывки:

– Электрическая нестабильность миокарда… Все сокращения в клетках… токами ионов… процессы внезапно разбалансируются… дело не столько… ритмы формируются неправильно… В общем, когда этот процесс возбуждения клетки заканчивается и клетка должна отдохнуть, вдруг возникают новые всплески токов, дальше образуется какая-то яма, и в этот момент появляются странные нарушения ритма… Как только миокард рядом страдает, тут же патологические токи…

Странно, Алексею казалось, что во всей этой медицинской невнятице он узнавал характер и жизнь отца.

Сейчас он думал о том, шел тогда дождь или нет. Мальчик сказал, что отца нашли на какой-то набережной и что он был еще жив. Неужели долго лежал, беспомощный, один? У нас ведь все привыкли, идут мимо. И шел дождь и наливался ему в уши? Как он испугался тогда, маленький, на пляже, когда ему показалось, что отец мертв и мошки хозяйничают на его лице! Разве что-нибудь с тех пор изменилось? И вдруг Алексей понял, что вчера со всей истовостью, глубиной, отчетливо желал именно этого – смерти отца.

* * *

Первая электричка отходила в 5.36. Утро после дождя было свежим и притихшим. Зеркальные кроны берез слепили глаза. В каждую ягодку на волчьем кусте было вставлено по молочному блику. Аккуратное, чистое и настолько безукоризненное утро детских сказок встретило Алексея, что, казалось, привыкнут глаза и он непременно разглядит с ночи оставленные следы невиданных зверей.

Было еще так рано, что не выводили собак, и промокшие дороги, истончаясь до нитки, завивались где-то на горизонте, останавливая бег у пивных ларьков и бензоколонок.

Алексей шел на встречу с отцом.

Еще ночью он вдруг подумал: «Неужели отец решился умереть всерьез?» Подумал так, как будто у него не было сомнений, что смерть всецело зависит от воли отца и дело только в силе и окончательности этой воли.

Отец не мог умереть. Ничего не сходилось. От избытка жизни не умирают, и, значит, всю эту историю сочинила и разыграла матушка. Ее стиль. Послала свою энергию разом по всем направлениям. А Алексей как раз оказался в одном из милицейских списков. Возможно, таким диким способом она хотела вернуть блудного сына? Иногда мать бывала решительной и могла в этом дать вперед сто очков отцу.

Алеша вспомнил представление, устроенное однажды в магазине одежды. Покупали для мамы пальто. Одно пальто было страшнее другого, сшитые как будто специально для тех провинциалок, которые голосуют сердцем. Невероятную цену при этом можно было сравнить только с невероятностью окраса. Таких желтых и зеленых цветов в природе не бывает. Но мать продолжала стаскивать с вешалки все новые экземпляры, удивляя продавщиц воодушевлением.

– Прелесть, прелесть, – повторяла она, вспотевшая, с сумасшедшими глазами. – А вот это? Посмотрите! – мама размахивала ворсистым пальто цвета зимнего огня и направлялась в примерочную. – В таком хорошо медляк в лесу танцевать.

– Дуня! Дуня! – кричал ей в спину отец.

– Девочки, зачем сюда пускают мужчин? Они же ничего не понимают в верхнем белье! У вас замечательная коллекция!

И вдруг воодушевление оставило ее. Если бы к этому можно было применить слово «бесцеремонно», то бесцеремонно. Мама медленно натянула на себя старенькое пальтишко и молча пошла к выходу. У самых дверей она остановилась, обернулась к уставшим продавщицам и, достав из кармана пригоршню золотых колец, высыпала их, как уронила, рядом с корзиной на гранитный пол. Странно улыбнулась:

– Простите.

На улице отец сказал:

– Народ требует объяснений.

– А ничего. Надо вести себя прилично и не держать всех за жадных лохов. Положили в карман каждого пальто по золотому колечку. Женщина, примеривая, нащупает, надо же обязательно руки в карманы засунуть, чтобы почувствовать пальто своим. Украсть, конечно, не решится, а и расстаться с ним уже не захочет и купит эту дрянь, позарившись на прикуп. Вот и все.

– Но они ведь, значит, следили за тобой? Как же ты?..

– А! – махнула рукой мать. – И кольца-то все медные, у цыганок наверняка куплены по червонцу и начищены зубной пастой.

Такой была его мать. Алексею казалось иногда, что она страдает от своих бесповоротных решений, что она в каком-то смысле заложница их, потому что не знает дороги назад.

Пожалуй, что она посвятила в свою игру и мента, сообразил сейчас Алексей. Как это тот сказал в самом начале? Что район у них и так густо населен бандитами, а ему, вместо того чтобы рисковать по должности жизнью, приходится заниматься семейными неурядицами.

Даже этот никогда не мысливший тростник, этот заброшенный подросток с мужским плавающим кадыком не смог бы назвать смерть отца семейной неурядицей. Мать небось ему еще и денег пообещала.