– Это здесь было? – спросил я.

– Здесь.

Это помещение могло вместить на своих деревянных скамьях несколько сот человек. И потому некогда было самым главным местом в университете, который тогда располагался здесь – его актовым залом. Карбальо рассказал мне о фотографиях в газетах того времени. Объяснил, где должен был находиться Ансола, а где на чем-то вроде внушительного трона, под балдахином, затенявшим пространство, восседал второй член верховного суда Боготы доктор Хулио Гарсон. Рядом располагались члены суда: над головами у всех четверых висело деревянное распятие с огромным – с пятилетнего ребенка – Христом. Перед ними, за особым столиком, за бруствером из бумаг высотой в четыре пяди сидел секретарь суда. В тот день, когда Ансола впервые давал показания, стало известно, что Педро Леон Акоста палкой и кулаками избил какого-то гражданина, при всем честном народе назвавшего его соучастником преступления. Драка вышла такой ожесточенной, что полицейскому пришлось разнимать их силой, и не выяснись вовремя, что речь идет о таком известном человеке, обоим пришлось бы ночевать в участке.

– Я представляю, как Ансола думал: «Все это сделала моя книга». Представляю, как он поднимал глаза на ряды амфитеатра, откуда несутся оскорбления и рукоплескания, и думал, что все это сделала его книга. Во всяком случае он не мог не видеть следователя Родригеса Фореро, сидевшего среди зрителей. Да, вероятней всего, он сидел где-то здесь, в зале, потому что уже не был участником процесса. Он составил обвинительное заключение и опубликовал его, но сейчас же был заменен кем-то другим. А его сын представляет интересы семейства Урибе, чего, наверное, делать не следовало бы, а, как по-вашему? Наверно, правильней было бы отказаться.

– А где же были обвиняемые?

– А вон там, смотрите.

И я посмотрел в ту сторону, куда показывал Карбальо. Убийцы сидели у боковой стены, на скамье без спинки, в окружении конвойных. И следили за происходящим так безучастно, словно оно их никак не касалось, а то, что отражалось на их лицах, в лучшем случае можно было счесть непониманием. У обоих на шее были завязаны платки – такие толстые, что скрывали их лица, когда они наклоняли головы. У Галарсы был голый череп, как будто он только что побрил голову, взгляд у Карвахаля был какой-то текучий, какой бывает от сильной усталости. Время от времени он поворачивался и смотрел на часы, висевшие на пустой стене. Поза, в которой он сидел, по словам одного из присутствующих, свидетельствовала не об усталости, а о том, что ему смертельно скучно.

Как только судья открыл заседание, слово попросил адвокат семейства Урибе. У Педро Алехо Родригеса в его тридцать с небольшим был высокий залысый лоб, глаза с тяжелыми набрякшими веками всегда смотрели сонно, а в пронзительном голосе неизменно звучала сварливая жалоба. Показав пальцем на Галарсу и Карвахаля, он начал:

– Перед вами убийцы. Ни о ком, кроме них, говорить не приходится, никого, кроме них, обвинить нельзя.

Публика встретила это заявление свистом и стуком кулаков по деревянным барьерам.

– Прошу тишины! – сказал судья.

– Жюри призвано определить меру ответственности этих лиц, – продолжал Родригес. – Но на самом деле на них лежит полная ответственность, и правосудию нечего предъявить другим. Мы готовились к такому суду, но тут появился вот этот человек.

Он указал на Ансолу. В верхних рядах поднялся гул.

– Пусть убирается отсюда! – закричали оттуда.

– К порядку! – сказал судья.

– Этот сеньор представил суду просьбу – разрешить ему выступить тут с заявлением. И не ему одному, а еще тридцати шести свидетелям. Однако сеньор Ансола не является никаким свидетелем: он автор памфлета, где выдвигаются обвинения людям, во всем отличным от Галарсы и Карвахаля. И весьма вероятно, ваша честь, что и сюда он явился, чтобы повторить свои инвективы. Что же, выслушаем свидетелей, как предписывает нам закон. И их показания позволят нам прийти к двум выводам: либо новые показания безупречны перед лицом правосудия, либо это беспочвенные подозрения, которые не должны приниматься во внимание. Мы же, со своей стороны, поступим в соответствии с волей родных генерала. – Он вытащил из папки лист бумаги. – Вот письмо, отправленное нам из Вашингтона находящимся там доктором Карлосом Адольфо Уруэтой, зятем покойного. Позвольте зачитать. «Вы знаете наши чаяния в отношении настоящего расследования. Пусть будет пролит свет на все обстоятельства преступления, но при этом необходимо избежать ненужных скандалов и – в особенности – того, чтобы имя генерала использовалось как инструмент для опорочивания кого бы то ни было». Именно на это, ваша честь, были устремлены наши усилия после предъявления обвинения.

– Очень хорошо, – сказал судья и позвонил в колокольчик, который Ансола раньше не видел. – Введите свидетеля.

– Ансола подошел вон туда, – пальцем показал мне Карбальо. – Совершил этот переход. Репортеры писали, что у него с собой было множество бумаг. Он их уронил, потом подбирал. Сильно нервничал, разумеется. В зале были его враги – Алехандро Родригес Фореро, Педро Леон Акоста…

– И Акоста был?

– Сидел в первом ряду. Не было генерала Саломона Корреаля.

– Почему же?

– Не счел нужным присутствовать лично. Поручил дело своим присным.

– Сеньор Ансола, – сказал судья. – Клянетесь ли вы именем Божьим говорить правду в ответ на все, о чем вас будут спрашивать? Предупреждены ли вы, что дача ложных показаний предусматривает уголовную ответственность вплоть до тюремного заключения?

– Да, – отвечал Ансола. – Клянусь. Хочу только предупредить, что я не оратор. И потому прошу присутствующих снисходительно отнестись к тому, что моя речь может показаться слишком тяжеловесной или неуклюжей. В ряде случаев я был непосредственным очевидцем того, о чем собираюсь рассказать. А в ряде случаев – знаю о них из надежных источников.

– Прошу внести в протокол эти слова, – сказал Родригес.

– Внесите все, что я скажу, – сказал Ансола. – Потому что я не откажусь потом ни от единого своего слова.

– Факты, факты, – сказал прокурор. – Представьте факты.

– Сейчас представлю. Сейчас покажу, что следователь прокуратуры, ведший это дело, сеньор Алехандро Родригес Фореро, исказил исходный материал в угоду версии, что Галарса и Карвахаль действовали только вдвоем. Убедительно прошу адвоката потерпевших, дона Педро Алехо Родригеса, взять текст обвинительного заключения. А сеньора следователя – раз уж он почтил нас своим присутствием – взять свой экземпляр и следить за чтением. Чтоб не скучно было сидеть.

В зале раздался хохот.

– Факты, сеньор Ансола, – повторил прокурор.

– Я и собираюсь предметно и конкретно показать, что следователь Родригес Фореро извратил суть дела.

– Мы настоятельно просим вас представить доказательства, сеньор Ансола, – сказал Родригес-младший. – И немедленно.

– С удовольствием, – ответил Ансола. – Сеньор секретарь, откройте, пожалуйста лист дела 1214-й. Сеньор адвокат, откройте, будьте добры, текст вашего отца на странице 270. Речь идет о встрече, имевшей место в плотницкой мастерской Галарсы за пятнадцать дней до убийства. Встреча эта имеет чрезвычайное значение, поскольку позволяет установить, кто же принимал в ней участие. Так вот, в деле сказано: «…за пятнадцать дней до убийства». Тогда как сеньор Родригес Фореро пишет в заключении: «…за несколько дней до…». И вот уже речь идет не о точном сроке, а о приблизительной дате. И я спрашиваю: когда следователь предпочитает расплывчатость точности? И отвечаю, ваша честь, так: когда последняя ставит в затруднительное положение каких-либо лиц, и этого надо избежать любой ценой. Это ли не извращение фактов?!