оставшуюся часть недели — из-за того, что дома что-то происходит. Ребята думают, что это развод, я в этом сильно сомневаюсь. Я думаю, это Эйра, — говорит он мне. Огромный вопросительный знак у него на лбу не пропадает. — Колин тебе ничего не рассказывал?

Теперь пришло моё время качать головой.

— Я не был уверен, что так будет, если честно. Сейчас он определённо дома. Я имею в виду, когда речь заходит об Эйре, он точно не останется в стороне.

— Я понятия не имею, где он, Рон, — я вздыхаю. По крайней мере, теперь я знаю, что он должен быть дома со своими родителями, братьями и сёстрами. Но это не меняет того факта, что я не уверена, в порядке ли он.

— Поссорилась с парнем, да? — Он подтолкнул меня локтем. — Насколько всё плохо? Мне позвонить твоей матери?

Я иронично хихикаю, почти как мягкое фырканье.

— Аарон, эта женщина, которую ты редко называешь своей матерью, ненавидит меня так же сильно, как и тебя.

Он замирает. Аарон выглядит таким потерянным, будто не понимает, о чём я.

И он действительно не понимает, потому что я никогда не рассказывала ему ничего из этого. И вот я провожу следующие 30 минут, рассказывая Аарону всё до единого о нашей биологической матери, всё о том, когда я начала ей не нравиться, вплоть до нашей последней встречи. Однако он, кажется, не слишком удивлён этим.

— Ты же знаешь, папа поддерживал с ней связь.

Что он делал?

— Нет, он этого не делал.

Я не верю ни единому слову.

— Он это делал. Каждое воскресенье мама знала, что ты с нами. Помнишь тот день в суде, когда нас спросили, с кем мы хотим остаться? Я выбрал отца, надеясь, что ты тоже выберешь. Ты даже не выбрала одного из них, ты сказала оба. Отец выиграл опеку надо мной, потому что я сказал, что никогда не хотел оставаться с нашей матерью, но они поделили опеку над тобой.

Есть ли в этом смысл? Судья мог бы решить, чтобы я тоже осталась с отцом, или нет?

— Я мог бы выбрать и то, и другое, но не сделал этого. Я часто слышал, как мама говорила по телефону, и когда речь шла о тебе, она всегда говорила только жестокие вещи, жаловалась на твою одержимость фигурным катанием, когда тебе должны нравиться принцессы и всё, что она считала девчачьим. Я всегда был так зол на неё. Меня не удивило, что она не захотела со мной связаться.

Почему я узнаю обо всём этом только сейчас?

— Я почти ничего не помню из того времени, когда нам было четыре или пять, или меньше, но я помню, как наша мать говорила это в связи с твоим именем. Каждый урок катания на коньках, который ты брала, оплачивал наш отец. Гонорары за участие в соревнованиях мама заплатила не больше одного доллара. Твоё обучение в колледже, все это оплачено отцом, и ни один доллар не поступит от неё. Даже за частная школа, в которую мы ходили, она не платила. Папа так долго пытался вытащить тебя оттуда, но ты всегда говорила, что тебе нравится, когда в твоей жизни есть оба родителя. Если бы ты хоть раз сказала, что предпочитаешь остаться с папой, ты бы ушла оттуда.

И слёзы вернулись, как будто я не переставала плакать двадцать минут назад.

Во всяком случае, моя кожа обезвожена. Более или менее.

— Лили, ты всегда была таким человеком, который усложнял её жизнь. Я не уверен, почему это так, но у тебя есть такой талант. Ты придумываешь самые сложные планы вместо того, чтобы просто позволить жизни привести тебя туда, где тебе самое место. Ты придумала план, как скрыть тот факт, что мы близнецы, потому что не дай Бог нашей матери узнать, что ты общаешься со своим собственным братом. Кстати, к тому времени, когда тебе исполнилось восемнадцать, она не могла сказать тебе, чтобы ты перестал общаться со мной, даже если бы захотела. Ты также склонна думать, что должна идти по жизни самостоятельно и отказываться от помощи.

Колин что-то упоминал?

— Я знаю, что тебе можно кататься на коньках, — сказал он мне. — Я не сомневался в этом, когда ты сказала мне, что бросила кататься на коньках, солгав. Хотя я действительно задавался вопросом, почему ты хочешь остановиться. Я был уверен, что речь шла о твоём психическом здоровье. Я не знаю, каково это — жить с депрессией. Я понятия не имею, что это с тобой делает. Я также не хотел заставлять тебя говорить об этом, поэтому просто оставил всё как есть и принял твоё оправдание.

Он берёт меня за руку, слегка, успокаивающе пожимая.

— Я знаю, что тебе становится всё хуже. Понятия не имею, насколько всё плохо, но я знаю, что с тобой не всё в порядке. Колин тоже знает, иначе он бы не настаивал на том, чтобы ты осталась здесь.

— Подожди, Колин что-то упоминал? — спрашиваю я, чувствуя, как волна паники разливается по моим венам.

— Он не должен был, Лили. Я разочарован, что он ничего не сказал, но я почти на девяносто девять процентов уверен, что он этого не делал, потому что ты заставила его этого не делать.

Когда я встречаюсь с ним взглядом, он наполнен болью, чего я никогда раньше по-настоящему не видела. Всякий раз, когда я думала, что ему больно… это был его максимум.

— Я прочитал твой блокнот, — признает он. Может, моя смерть наступит раньше, чем я ожидала. — Помнишь, когда ты так отчаянно хотела его вернуть?

Я кивнула, точно зная, о чём он говорит. О каких именно страницах он говорит.

— Сначала я подумал, что это что-то вроде написания сценария для короткометражного фильма, над которым ты работаешь на занятиях, возможно, практика написания сценария. Хотя это и не было похоже ни на один из тех сценариев, но я всё равно не придал этому особого значения. До тех пор, пока я не начал читать страницы «Дорогой Ане». После того, как мы встретились, и я вернулся домой, я начинал разбрасывать подушки по дому в гневе, разочаровании. Я пытался придумать что-нибудь, что могло бы спасти тебя. В течение следующих нескольких дней я все ещё пытался бы придумать, как сохранить тебе жизнь. Моей единственной мыслью было отправить тебя в психиатрическую больницу и оказать тебе необходимую помощь. Но я знал, что ты возненавидишь меня за это, даже если это, возможно, спасёт тебе жизнь, —