ответ! Но он (впрочем, тоже не ошибаясь в истинности и силе своего чувства) домогается внимания замужней женщины, пишет ей страстные посланья (по меньшей мере, три), преследует Татьяну в свете и даже после затворничества покидает ее навсегда не раньше, чем добьется исповеди. Это все-таки эгоизм как свойство онегинской натуры, от которого герою никуда не деться, хотя этот эгоизм иного рода, нежели тот, когда Онегин дразнил Ленского на глазах влюбленной Татьяны, да еще в день ее именин. Все-таки Онегин, не имея на то права, выступает с претензиями к Татьяне:

Мне дорог день, мне дорог час:

А я в напрасной скуке трачу

Судьбой отсчитанные дни.

И так уж тягостны они.

А почему, собственно, Татьяна должна эти дни скрашивать? Онегин не задается таким вопросом; очевидно, что о себе он думает куда больше, чем о Татьяне (т. е. о ее благе или хотя бы о спокойствии); в его думах вовсе не помечен муж Татьяны, как-никак родня и друг. (Но тут надо учитывать и концентрацию в романе в стихах на избранном). Однако Онегину здесь просто не хватает умения (тем более привычки) смотреть на себя, на Татьяну, на прошедшее и происходящее объективным взглядом, как бы со стороны. Он позволяет себе рассуждать субъективно: если когда-то Татьяна просила его любви, а он теперь может дать ей любовь в высшей степени самозабвенную и страстную, — может ли Татьяна воспринимать это иначе, нежели счастье, осуществление заветной мечты? При таком ходе рассуждений эгоизм не воспринимает себя: герой ведь поступает определенным образом не только потому, что ему так хочется, так нравится поступать, а и потому, что считает, что его поступок — во благо другому человеку. Контрольной мысли — а во благо ли? — здесь не возникает. Между прочим, Онегин заканчивает письмо свое буквально, как Татьяна, — смиренным вручением себя судьбе и героине, т. е. готовностью безропотно принять любой из двух вариантов выбор. И он вполне ясно читает ответ в подчеркнутой холодности Татьяны, но, как в свое время Татьяна, душой не принимает такой выбор, считает его несправедливым! И опять-таки это так естественно.

Наверное, любовь как чувство и страсть и счастлива неведением своей эгоистичности; сам по себе скептический, контролирующий вопрос — уже симптом кризиса, конфликтности любовных отношений. Вот почему не бросается в глаза эгоизм любви Онегина к Татьяне, хотя вроде бы герой ничего не требует от Татьяны — и преследует ее. Эгоизм не воспринимается потому, что Онегин не флиртует, не соблазняет, не играет, он охвачен безнадежной, всепоглощающей, предсмертной страстью, и сама ирония авторского изображения Онегина в восьмой главе равнозначна высокому лиризму.

Не было бы надобности доказывать истинность поздней любви Онегина — настолько она очевидна, — если бы тем не менее пушкинистами не высказывалось на этот счет сомнений. Сказывается восприятие Онегина как героя статичного: если он когда-то был искусен в «науке страсти нежной», то и после от нее ни на шаг (что не соответствует пушкинскому изображению).

Любовь Онегина неожиданна прежде всего для него самого. И только после того, как он убедился в своем чувстве, зазвенело натянутой струной признание — в любви огромной, охватывающей все силы души, становящейся синонимом самой жизни:

Я знаю: век уж мой измерен;

Но чтоб продлилась жизнь моя,

Я утром должен быть уверен,

Что с вами днем увижусь я…

Состояние Онегина прочитывается с полной определенностью. На каждом приеме он является у Татьяны, «ума не внемля строгим пеням». В письмах он видит «толку мало», а Татьяне пишет: «…знать, сердечное страданье / Уже пришло ему не в мочь». Он даже «заране / Писать ко прадедам готов / О скорой встрече…» Герой не внемлет ума «строгим пеням», а «пени» эти ум высказывает: Онегин видит бесплодность своих усилий, но оставить их не может, он движим безрассудной страстью. Для контраста: «наука страсти нежной» основана именно на расчете, т. е. на выкладках ума.

Выбор делается твердо: «Сомненья нет: увы! Евгений / В Татьяну как дитя влюблен…» В этом суждении сливаются голос анализирующего свои чувства героя, который, наконец, отбрасывает сомнения и приходит к решению, и голос поэта. Роль вмешательства поэта чрезвычайно значительна. Это ведь именно его сравнение — «как дитя». Такова роль мимолетной фразы: она ставит непререкаемую точку.

Существен вопрос: кого так пылко полюбил Онегин — Татьяну-реальность, княгиню, знатную светскую даму, или Татьяну-воспоминание, влюбленную в него смиренную деревенскую барышню?

Татьяна поразила Онегина глубиной произошедших в ней изменений:

Хоть он глядел нельзя прилежней,

Но и следов Татьяны прежней

Не мог Онегин обрести.

И тотчас набегает серия вопросов («Ужель та самая Татьяна…»). Так возникает загадка Татьяны, которая дразнит воображение Онегина и разжигает вспыхнувшую страсть.

Именно новая Татьяна влечет к себе Онегина:

Но мой Онегин вечер целой

Татьяной занят был одной,

Не этой девочкой несмелой,

Влюбленной, бедной и простой,

Но равнодушною княгиней,

Но неприступною богиней

Роскошной, царственной Невы.

Лишь однажды Онегину будет дано воочию увидеть прежнюю Татьяну — во время их последнего свидания:

О, кто б немых ее страданий

В сей быстрый миг не прочитал!

Кто прежней Тани, бедной Тани

Теперь в княгине б не узнал!

Но явленный облик прежней Татьяны — при последней встрече — уже никак не влияет на формирование отношения к ней со стороны героя.

Да, Онегин имеет дело только с новой Татьяной. Это не значит, что прежняя Татьяна забыта им. Именно прежний ее облик восстанавливает перед ним «пестрый фараон» воображения:

То сельский дом — и у окна

Сидит она… — и всё она!..

Прежнее не забыто, а новое манит; то и другое вместе сильнее и действеннее, чем порознь: «светская» Татьяна ближе, понятнее и дороже Онегину, с другой стороны, конфликтные отношения героя со светом добавляют очарования воспоминаниям о девочке «влюбленной, бедной и простой».

Не приходится сомневаться, что влюбленный Онегин воспринимает мир и шире, и глубже, чем раньше. Его сознанию становится доступным обаяние «тайных преданий / Сердечной, темной старины», столь важных для мира «деревенской» Татьяны. Не менее влечет его к себе обаяние безупречных светских манер знатной дамы. Послушаем Пушкина:

Как походил он на поэта,

Когда в углу сидел один,