поскольку заимствован из известного читателю произведения, тем не менее выполняет в романе важные функции. Во-первых, он нужен поэту как указание на определенную литературную традицию и преемственность; как персонаж пушкинского романа Буянов «утепляет», оживляет, «персонифицирует» грандиозный литературный фон «Онегина». Во-вторых, в силу агрессивности и предприимчивости натуры он несет существенную сюжетную нагрузку. На страницах романа фамилия Буянова упомянута пятикратно. Особую активность сей герой проявляет на балу. Здесь он сумел «умчать» тяжелую Пустякову (не девицу, а «дородную супругу г-на Пустяка»[232], замечает В. В. Набоков). Далее такой эпизод:

Буянов, братец мой задорный,

К герою нашему подвел

Татьяну с Ольгою…

Именно он оказался мелким исполнителем в большой игре, которая задумана не им.

Появление этого имени в списке женихов Татьяны ничем не мотивируется; видимо, это просто рак на абсолютном уездном безрыбье.

Иван Петушков… Он Иван, оказывается. Мы-то его запомнили без имени: уездный франтик Петушков. Впрочем, знавали и с именем, только чужим, и это было комично, потому что «не по Сеньке шапка»: «Парис окружных городков…» А он, оказывается, Иван, с человеческим (для Лариной) именем, и к Татьяне сватается, только тоже, как Буянов, неизвестно — зачем.

Между тем и сюжетная роль Петушкова тоже немаловажна.

Обрадован музыки громом,

Оставя чашку чаю с ромом,

Парис окружных городков,

Подходит к Ольге Петушков,

К Татьяне Ленский…

И все чинно, все благопристойно: «бал блестит во всей красе»! Но стоит лишь Онегину выбрать на танец Ольгу — и все переменится: «Ленский мой / Всё видел: вспыхнул, сам не свой…»

Писарев, как известно, не увидел логики в поведении Ленского: «Что Онегин наклонялся к Ольге и шептал ей что-то, в этом, кажется, нет ничего преступного… В двадцатых годах комплименты были еще в полном ходу, и дамы были еще так наивны, что находили их лестными и приятными. Стало быть, ни Онегин, ни Ольга не позволили себе решительно ничего такого, что выходило бы из уровня принятых обычаев»[233].

Как раз прецедент с Петушковым и показывает, что «трагедия» произошла не «по поводу котильона» (Писарев). Есть все основания предполагать «танцевальный флирт» Петушкова с Ольгой (иначе какой франтик, тем более Парис), но именно такой, который не выходил «из уровня принятых обычаев». И Ленский на него никак не реагирует: он не фанатичный ревнивец. Поступок же Онегина вызывает в нем бурю возмущения. Почему?

Первое. Ленский, видимо, просто не считает Петушкова сколько-либо серьезным соперником. Онегин — соперник, и опасный.

Второе. Ухаживание Петушкова, если оно было, не выступало демонстративным. У Онегина же было рассчитанное наперед недоброе намерение дразнить друга. Ленский не ошибается насчет вызывающего характера поступка (хотя и неверно воспринимает его подтекст), и обижается всерьез, и не прощает.

Третье: репутация. Это тема чрезвычайной важности в романе. Ее разновидность — сквозной линией проходящее в авторских размышлениях возмущение клеветой. На страницах романа предоставляется возможность видеть, как у Онегина складывается репутация «фармазона». Впрочем, у Петушкова тоже своя репутация: уездный франтик, Парис окружных городков — невысокая и, поверим поэту, вполне заслуженная репутация. Ленский, амнистировав при последнем свидании Ольгу, к Онегину непримирим, именуя его «развратителем». Что это — умозаключение над поведением Онегина на балу? Конечно, однако не только. Татьяна, видевшая Онегина лишь один раз, пишет ему: «Кто ты, мой ангел ли хранитель / Или коварный искуситель…» А с Ленским Онегин частенько говаривал про «страсти». Поэт повествует об этом общо; но как знать, может, Онегин сам причастен к тому, что в сознании Ленского дремало, а после случая на балу вспыхнуло представление об Онегине как о соблазнителе; человек иной раз сам творит свою репутацию, хотя чаще она складывается трудно уловимыми путями вопреки субъективным намерениям человека.

Но и это еще не все. Онегин воспринимается не только в контрасте Петушкову и компании. Растанцевавшийся Онегин сам встает в один ряд с другими партнерами, нарушая свое правило сторониться этих людей, и воспринимается теперь на их фоне. Вспомним: перед нами уже вторая ссора приятелей. В первый раз на бесцеремонный выпад Онегина (тоже-таки против Ольги) Ленский обижается, но реагирует сдержанно, просто остаток пути молчит. Здесь важно, что ссора произошла один на один: Онегин сохраняет обаяние своей незаурядной личности, ему позволяется нечто большее, чем остальным. В сцене на балу Онегин, конечно, не подобен Петушкову, но рядом с ним он хотя бы в некоторой степени уподобляется ему. Можно предполагать, что Петушков вызывает стихийное, неосознанное раздражение Ленского, и тогда понятно, что на Онегина, вставшего в ряд с Петушковым и другими, обрушивается многократно усиленное негодование. Если с Петушкова вовсе нет спроса, то с Онегина теперь особый спрос. Такова цена нарушения Онегиным нравственного правила, зафиксированного пословицей: «Не трись подле сажи: сам замараешься».

Разумеется, то, что здесь дано тоном несуетного размышления, не могло в столь определенной форме проходить через сознание Ленского. Герой «вспыхнул, сам не свой», он действует интуитивно, по влечению чувства. Но не осознанное героем в процессе действия может быть нами осмыслено в ходе последующего анализа: импульсивные порывы возникают ведь тоже на каком-то фундаменте…

Вот на какие размышления наталкивает совсем маленький, почти незаметный эпизод, что в танцевальный зал Ольга шествовала с Петушковым, а Ленский — с Татьяной. Вот на чем основан вывод, что роль эпизодических персонажей даже и в чисто сюжетном плане существенна. И вот какими психологическими нюансами может обрастать всего лишь беглое сообщение, но сделанное в повествовании в стихах.

Вещи — зеркало хозяина

«Мой дядя самых честных правил…» — самое первое представление романа. Однако «натурой» мы его не видим: это «дань готовая земле». «Натурой» он и не нужен: у него сколько угодно копий. Но он, уже неживой при встрече с ним, живет в неживых предметах, которые его окружали. Для романа вообще важен принцип зеркального отражения хозяина в его вещах. Здесь этот принцип тем эффектнее, что повторен дважды, т. е. ритмичен; возникает система зеркал: кабинет — дядя, Онегин — кабинет; дядя — Онегин через посредство их кабинетов.

Есть известная парадоксальность в этих двух отрывках: они даны глазами двух разных героев, Онегина и Татьяны, в обоих случаях — новичков в этих стенах, но возникает такая повторяемость в деталях, которая выдает присутствие общего третьего лица, именно автора. Иначе говоря, здесь заметна, если всматриваться, известная художественная заданность. Но вместе с тем — и это главное — сохранены полная естественность и глубокое проникновение в мир