даже даты собственной свадьбы, но никогда не забывала, как, проснувшись однажды ярким ноябрьским днем, почувствовала на щеке сухую гладкую руку и увидела около кровати старые черные туфли.

Это были уродливые, но практичные туфли на невысоком каблуке – туфли учительницы. Ноги, обутые в них, были в чулках телесного цвета и выглядывали из-под подола клетчатого хлопчатобумажного платья: Патриция была слишком слаба, чтобы поднять голову и увидеть все остальное. Рука еще раз погладила щеку, туфли развернулись и медленно вышли из спальни. И Патриция навсегла запомнит о своей свекрови не тяжесть совместных ужинов, не шок, который пришлось испытать, вернувшись с вечеринки Грейс, и не таракана, упавшего прямо в стакан с водой, а ту великую любовь к сыну, что заставляет гореть в аду только для того, чтобы предупредить его об опасности.

Позже ей пришло на ум, что Мисс Мэри приходила не к Картеру. Она приходила предупредить ее.

В тот день лихорадка отступила. Только что все плыло перед глазами, как в глубоком сне, из которого никак не выбраться. В следующую минуту голова стала легкой и светлой, жар схлынул. Патриция приподнялась с кровати и щурилась от солнечного света, ощущая, как высыхает пот на коже. Она услышала шум спускаемой воды, и из ванной вышла Грейс.

– О, ты проснулась! – обрадовалась она. – Хочешь пить?

– Хочу есть.

Прежде чем Грейс успела что-нибудь ей принести, в комнату ворвался Картер.

– Она очнулась, – сообщила ему Грейс.

– Хорошо, что ты снова с нами, – сказал Картер жене. – Тебя лихорадило. Я собирался отвезти тебя в больницу, если к вечеру тебе не стало бы лучше.

– Со мной все хорошо. Просто проголодалась. Где Блю и Кори?

– Они в порядке. Послушай, мы на грани… – Он посмотрел на Грейс. – Я очень ценю ваше участие, но сейчас мне хотелось бы остаться с женой наедине.

Патриция кивнула ей.

– Загляну к тебе сегодня вечером. – И с этими словами Грейс вышла из комнаты.

Картер уселся в кресло, на котором она недавно сидела.

– Мы вот-вот потеряем Грейшиос-Кей, – быстро заговорил он. – Теперь, когда Джеймс Харрис пропал, одному Лиланду его не удержать. Часть денег была на эскроу-счете, а теперь их нет. После пожара некоторые инвесторы занервничали, а если они узнают, что Джим пропал, а Лиланд не может отыскать бо́льшую часть наличности, мы потеряем все, что вложили. Есть какие-нибудь идеи, куда он мог отправиться? Его дом девственно чист.

– Картер. – Патриция поудобнее села в кровати. – Я не хочу говорить об этом прямо сейчас. Мне бы хотелось поговорить о том, когда мы заберем домой Кори.

– Человек пропал! Джим много значил для нашей семьи, он много значил в жизни наших детей, и он много значил для нашего проекта. Если ты хоть что-нибудь знаешь о его исчезновении, ты обязана сообщить мне!

– Я ничего не знаю о Джеймсе Харрисе.

Должно быть, она сказала это не слишком убедительно, так как Картер принял ее слова за доказательство того, что ей что-то известно.

– Это из-за твоей одержимости? – взревел Картер, наклонившись к ней и упершись локтями в колени. – Ты снова сошла с ума и ляпнула ему что-то? Патти, клянусь, что, если ты все испортила ради каких-то своих завиральных идей… ты просто не понимаешь, сколько семей вовлечены в это… Лиланд, мы, Хорс и Китти…

Он вскочил и принялся ходить кругами по комнате, говоря и говоря о Джеймсе Харрисе, депозите, пропавших деньгах, стартовом капитале, и внезапно Патриция поняла, что не узнаёт этого человека. Скромный мальчик из Кершо, которого она когда-то полюбила, был мертв. Его место занял этот обиженный незнакомец.

– Картер, я хочу развестись.

Два дня спустя Патриция с трудом выбралась из постели и поехала в город, в больницу к Слик. Та дремала, когда Патриция зашла в палату, и она села рядом и стала ждать, когда подруга проснется. Кожа Слик пожелтела, ее грудь очень редко и почти незаметно вздымалась от вдохов и выдохов. Теперь на ее лице постоянно была кислородная маска. Патриция вспомнила, как много лет назад нашла спящего Джеймса Харриса и решила, что он мертв. Слик сейчас выглядела точно так же.

– Грейс уже… рассказала мне, – проговорила она, открыв глаза и приподняв с лица кислородную маску. – Я заставила ее… поведать мне все детали…

– Я тоже. Я отключилась из-за того, что он сделал со мной.

– Как… это было?

Патриция никогда никому не рассказала бы этого, кроме Слик. Она наклонилась к самому ее уху.

– Это было чудесно, – выдохнула она, но тут же вспомнила, что Харрис сделал со Слик, и устыдилась своего эгоизма и бесчувственности.

– Как и… большинство грехов.

– Я знаю, почему они причиняли себе боль. Это такое ощущение целостности, стабильности, заботы и безопасности, и тебе так сильно хочется его вернуть, а оно ускользает прочь, куда-то за горизонт, и ты понимаешь, что больше никогда, никогда не испытаешь его, и тебе уже не хочется без этого жить. Но потом ты продолжаешь жить и все время чувствуешь боль. Это как порезы по всей коже и ломота в суставах.

– Что… что он сделал… с нами? Он сделал нас… убийцами… заставил… предать все… что было нам дорого… и теперь… все разваливается…

Патриция взяла свободную от катетера руку Слик.

– Теперь дети находятся в безопасности. Вот что важно.

Какое-то время казалось, что подруга пытается кашлянуть или что-то проглотить, наконец она проговорила:

– Но не те… не из Сикс-Майл…

Патриция почувствовала, как кровь застыла в жилах.

– Не все. Но твои дети, дети Китти и Мэриэллен, мальчики миссис Грин. Он так долго делал это, Слик. И никто не мог его остановить. Мы смогли. Мы дорого заплатили за это, но остановили его.

– А как же… я? Мне… станет лучше?

Какое-то мгновение Патриции хотелось солгать, но они пережили вместе так много, что невозможно было позволить себе это сейчас.

– Нет, – покачала она головой. – Я думаю, что нет. Мне очень жаль.

Слик так сильно вцепилась в ее руку, что Патриция испугалась, что подруга может сломать себе пальцы.

– Но… почему? – просипела она из-под своей маски.

– Миссис Грин пересказала, о чем он болтал перед смертью. Думаю, таким образом он делает себе подобных. Похоже, именно это он с тобой и сотворил.

Подруга пристально посмотрела на нее, и Патриция увидела, как глаза ее покраснели и налились кровью, а затем Слик кивнула:

– Я… чувствую… что-то растет… внутри меня. Оно ждет… когда я… умру… тогда оно… вылупится…

Она подняла руку к основанию горла.

– Здесь… Что-то новое… трудно глотать…

Какое-то время женщины сидели в тишине, держась за руки.

– Патриция… Приведи… Бадди Барра завтра… Хочу… изменить завещание… чтобы… кремировали…

– Конечно.

– И убедись… что я не буду… оставаться одна.

– Не волнуйся об этом.

И Слик не волновалась. Теперь она была уверена, что кто-нибудь из «не-совсем-клуба» будет с ней до самого конца. В День благодарения, когда начались тяжелые проблемы