В 1906 году был спущен на воду «Дредноут Его Величества», странный триумф для либералов-миротворцев, а Фишер настаивал на строительстве еще трех в 1907 году. В случае отказа согласиться с ним он угрожал уйти в отставку и увести с собой еще троих членов совета адмиралтейства. Дилемма возникла болезненная, но разрешимая. Правительство предоставило Фишеру дредноуты и успокоило либеральную совесть, придумав аргумент, будто флот является средством обороны (сомнительный вывод).

Вновь нации начали готовиться к конференции в Гааге, хотя правительствам и не нравилась идея проекта. Весь 1906 год и половину 1907 года предпринимались попытки отложить дату ее открытия нескончаемыми и бессистемными диспутами по поводу повестки дня. Российская программа, распространенная в апреле 1906 года, предлагала обсудить арбитраж и законы ведения войны, намеренно игнорируя проблемы разоружения. После поражений за рубежом и внутренней революции российский режим хотел нарастить, а не сократить вооружения и созывал конференцию только ради того, чтобы перехватить инициативу у Соединенных Штатов. Извольский, министр иностранных дел России, считал проблему разоружения «маниакальной выдумкой евреев, социалистов и истеричных дам»95. Однако после прихода к власти либералов в Англии стало затруднительно обойти тему разоружения. Включить в повестку дня проблему, похороненную в 1899 году, было бы равносильно тому, чтобы поднять на ноги мертвеца, пренебречь ею означало бы вызвать общественное недовольство и осуждение. На встрече Межпарламентского союза в Лондоне в апреле 1906 года К. – Б. призвал делегатов «во имя человечности» потребовать от своих правительств принять участие в конференции в Гааге с твердыми намерениями сократить военные и военно-морские бюджеты. Встречу в Лондоне омрачили печальные вести из России. В день ее открытия, когда делегаты собрались, чтобы поздравить новых членов парламента, поступили известия о том, что царь распустил Думу. К. – Б., выступавший с приветственной речью, был настолько шокирован, что не удержался и наградил решение императора такими словами: «В том или ином виде Дума возродится. От всей души мы можем лишь сказать: “Дума мертва; да здравствует Дума!”»96 Его горячность вызвала протест российского правительства.

Кайзер, со своей стороны, дал понять, что если возникнет проблема разоружения, то его делегаты незамедлительно покинут конференцию, «которая, как он искренне надеется, все-таки не состоится»97. Его уже обругали у себя дома сторонники пангерманизма и партия кронпринца за то, что он уступил и не стал сражаться в Альхесирасе, а германские дипломаты намекали другим послам на возможность его низложения, если Германия согласится на какие-либо ограничения вооружений. Во время периодических визитов, совершавшихся королем Эдуардом в Германию вследствие монарших связей и заканчивавшихся по обыкновению катастрофическими последствиями, дядя и племянник обсуждали предстоящую конференцию с редкостным дружелюбием, так как по данной проблеме у них не было серьезных разногласий. Король «абсолютно не одобряет» конференцию, писал кайзер Рузвельту, и «по собственной инициативе сказал мне, что считает ее “пустым вздором”». Согласно его сообщению, король Эдуард сказал, что конференция не только бесполезна, поскольку в случае необходимости никого не заставишь выполнять ее решения, но и вредна, поскольку она вызовет больше раздоров, чем согласия.

Для Рузвельта было очевидно, что современная Германия, «настороженная, агрессивная, воинственная и индустриальная… не приемлет Гаагскую конференцию и ее идею»98. Тогда его тревожило лишь то, чтобы британское либеральное правительство не «поддалось плаксивым сентиментальностям на конференции в Гааге»99. Он говорил новому британскому военному атташе графу Глейхену, кузену короля: Холдейн и Грей не должны позволить себе «увлечься сентиментальными идеями». Он опасался, что «партия может увести их в этом направлении… и этого нельзя допустить». Рузвельт говорил Глейхену больше об ограничении размеров линейных кораблей, а не бюджетов военно-морских сил. Он еще не знал, что его предложение ограничить водоизмещение 15 000 тонн устарело: в доке Портсмута уже находилась чудовищная громадина. Президент выразил пожелание, чтобы британские военно-морские силы сохраняли такое же положение по отношению к флотам Европы и Японии, как в настоящее время. Излагая послание королю, Глейхен добавил, что ланч в доме Рузвельта в Ойстер-Бей был «чрезвычайно скудным», их обслуживали два негра, на станции его никто не встретил, и ему был оказан в целом достаточно убогий прием.

После ввода в строй «Дредноута» американцы решили не отставать, и по запросу Рузвельта конгресс в январе 1907 года одобрил строительство двух кораблей нового класса. Военно-морской флот, писал он Элиоту, «важнее для поддержания мира, чем все миротворческие сообщества»100, а Панамский канал нужнее Гаагской конференции. «Меня больше всего беспокоят фантазеры, мечтающие совершить невозможные вещи», – добавлял Рузвельт.

Одним из таких фантазеров был Эндрю Карнеги, чья компания, проданная Моргану в 1900 году за 250 000 000 долларов в бондах, производила четверть всей стали в Соединенных Штатах или столько же, сколько выплавлялось во всей Англии. Менее стеснительный, чем Нобель, Карнеги теперь, пока еще был жив, посвящал все доходы на благо человечества. Он поддерживал библиотеки, которые должны были помочь человеку стать не только умнее, но и миролюбивее, и согласился на предложение Эндрю Уайта подарить дворец третейскому трибуналу в Гааге 101.

Он без устали разъезжал между Белым домом и Уайтхоллом, стремясь оказать посильное содействие организации конференции, но Рузвельт потерял к ней интерес, после того как британцы отказались рассмотреть его предложение об ограничении размеров линейных кораблей. Однако Рузвельту удавалось избегать обязательств и говорить влиятельным журналистам то, что они хотели от него услышать. Он переписывался с монархами Германии и Англии, называя их «мой дорогой император Вильгельм» и «мой дорогой король Эдуард».

К тому времени вряд ли кто-либо еще из государственных деятелей, кроме К. – Б. и госсекретаря Рута, желал, чтобы на конференции обсуждались проблемы разоружения. Рут считал, что их надо обсуждать, если даже ничего не будет достигнуто, поскольку нельзя получить результат, не испытав неудачи: «Неудачи неизбежны на пути к успеху»102. К. – Б. тоже был убежден в том, что всегда надо пытаться добиваться успеха. Бездетный, потерявший недавно жену и сам находившийся на пороге смерти, премьер-министр не прекращал усилий по пропаганде конференции. В марте 1907 года он предпринял действие, не свойственное премьер-министру: опубликовал статью по текущим вопросам политики. Под заголовком «Гаагская конференция и ограничение вооружений» она появилась в первом выпуске103 нового либерального еженедельника «Нейшн» (в Лондоне). Хотя вооружений и орудий войны стало больше после первой конференции, писал он, выросло и движение за мир, «окрепло и приобрело стабильность». По его мнению, проблема разоружения должна получить такую же возможность для разрешения, как и арбитраж, «удостоившийся моральной поддержки, немыслимой в 1898 году». Британия, указывал премьер-министр, уже сократила военные и военно-морские расходы (это действительно было так, если не учитывать программу строительства новых дредноутов) и готова пойти дальше, если ее примеру последуют другие нации. Безусловно, это не повлияло бы на военно-морское превосходство Британии, поскольку сохранилось бы статус-кво, но премьер-министр придерживался тезиса о том, что британский флот не представлял угрозы какому-либо государству или группе государств. Этот аргумент был корыстный, рассчитанный на успокоение либеральной совести и сознательное игнорирование политических реальностей, и вряд ли мог убедить кого-либо. В Германии его расценили как доказательство сговора Британии с Францией и Россией, имевшего целью заострить проблему в Гааге до того, как Германия сумеет наверстать преимущества «Дредноута». Бюлов публично заявил в рейхстаге, что Германия не намерена обсуждать проблемы разоружения на конференции. Короля Эдуарда раздражала увлеченность премьер-министра как разоружением, так и избирательными правами женщин. «Боюсь, что на следующей неделе он выступит в поддержку билля о туннеле под Ла-Маншем!»104 – сказал он с возмущением.