— Следят?! Ты хочешь сказать, «наружка» наша работает? Эдик, не смеши!.. Для того, чтобы к тебе прикрепили «топтунов», нужны веские основания! — Велинов загасил трубку и, выбив пепел, спрятал ее в карман. — Ты, может, шпионом заделался? — спросил он, весело рассмеявшись. — Шпион — это повод серьезный.

Но Хлысталов не разделял его веселья.

— Шпион не шпион, но Есенин, видимо, кому-то сильно не по нутру… Сам же сказал: «Есть официальная версия, и нечего вам, полковник Хлысталов, копать, вынюхивать… Встаньте в строй!»

— Да полно тебе, Эдик! Не то время! — недовольно поморщился Велинов.

— Время, может быть, и не то уже, да люди те же… — тяжело вздохнул Хлысталов.

Велинов вышел из-за стола, молча прошелся по кабинету. Серьезность, с которой говорил Хлысталов, подействовала на генерала. Он остановился и спросил, задумчиво глядя на висящий портрет Горбачева и его невероятно большое родимое пятно на лбу.

— Может, тебе показалось? Когда в первый раз заметил?

— Когда кажется, я крещусь, Леша! — невесело усмехнулся Хлысталов. — А слежку я заметил, когда первый раз получил секретные материалы по делу убийства Есенина.

— Делу самоубийства, Эд! — строго поправил его Велинов. Но Хлысталов, казалось, не заметил приказного тона друга, с твердой убежденностью повторив:

— Нет, убийства, Леша! В этом у меня никаких сомнений нет!

— Откуда такая уверенность? Есть доказательства? — с досадой спросил Велинов.

— Есть, Леша! Много косвенных, да и прямых. Моя профессия, сам знаешь, не терпит суеты… я все по документикам, по фактам, а уж потом только делаю выводы!

Велинов хитро прищурился, глядя на друга:

— Интересно, где ты их находишь, документики?

— Так я тебе и выдал своих осведомителей!.. Мир не без добрых людей. Да и имя Есенина для многих серьезней, чем ты думаешь… Веришь? Я знаю одного человека, так вот, Есенин — это его Религия! Каково? А? Это в наше время, когда разрушена всякая вера, в том числе и в светлое будущее всего человечества!..

Хлысталов говорил с какой-то юношеской взволнованностью, глаза его светились восторгом, худощавое тело напряглось, готовое к действию.

— Ладно, не заводись! — Велинов посмотрел на часы. — По поводу слежки я проверю по своим каналам, обещаю.

— Спасибо, друг, ты-то меня знаешь. — Хлысталов легко поднялся с дивана. — Мне важна только истина! А истина превыше царей — так гласит Священное Писание…

— Ну, раз Священное Писание на твоей стороне, то успех твоему расследованию гарантирован, — отшутился Велинов и неожиданно предложил:

— Слушай, давай махнем сейчас вдвоем в сауну, а? Там и поговорим. Я прямо помешался на бане! Шлаки выгоняю каждую неделю! Ну! Поедем! — уговаривал он друга, видя, что Хлысталов колеблется. — Расслабляться надо, Эд! Стрессы снимать! Через пару-тройку часов как заново родился! Давай! Тебя же никто не ждет! У меня есть такая банька в Сокольниках — закачаешься!

— А что, я не прочь! — сдался Хлысталов на уговоры. — Какой же русский не любит быстрой езды и жаркой бани!

— И езду организуем! — многозначительно подмигнул Велинов. — Только как с сердцем, Эд, выдержишь?

— Да хрен с ним, с сердцем! Понемногу можно, мой врач разрешает…

— А ты плати ему больше, он тебе тогда все разрешит, как в том анекдоте, — засмеялся довольный Велинов. Он подошел к столу и, нажав кнопку, приказал: — Андрей, машину к подъезду! Я по делам. Сегодня уже не буду!

— Может, на моей? — предложил Хлысталов, когда они шли по коридору. — Мы же в баню едем… неудобно как-то…

— Если мы на твоей старушке прибудем, нас на порог не пустят… А потом, вдруг и впрямь за тобой «хвост», а? — шутливо сдвинул брови Велинов.

— А куда же мне ее?

— От нашей конторы машины еще не угоняли, а уж такую, как твоя…

Нарушая все правила дорожного движения, с мигалкой на крыше, несся по Москве черный БМВ. Развалясь на мягких кожаных сиденьях лимузина, Велинов с Хлысталовым снисходительно поглядывали на торчащие в пробках автомобили и переговаривались вполголоса:

— Если ты убежден, что было убийство, должны быть мотивы преступления: кто и за что! — сказал Велинов, устало прикрыв глаза.

— Вот тут вся закавыка, — с готовностью ответил Хлысталов. — Как только я определю, за что, то есть кто заказал убийство, найти исполнителей будет делом техники, как говорится.

— Ну, за что его могли убрать? За стихи, что ли? — голос Велинова стал вкрадчиво-доверительным.

— Смотря за какие! За иные стихи в тридцать седьмом давали десять лет без права переписки, то есть вышку! Как отцу моему… А у Есенина — «Страна негодяев»! — возмутился Хлысталов, но Велинов успокаивающе похлопал его по колену:

— Это было при Сталине, Эдик, не забывай!.. И потом, не так громко… спокойней рассуждай!..

— Эту версию я тоже отрабатываю! — тихо, но твердо произнес Хлысталов.

— Что Сталин? Сталин и Есенин? Не смеши! Если уж отрабатывать политическую версию, то единственным заказчиком убийства Есенина мог быть только Троцкий. Есенинские высказывания в его адрес: «Не вернусь в Россию, покуда там правит Лейба Троцкий» — это вызов, и кому? — Велинов, сам того не желая, стал помогать Хлысталову своими рассуждениями опытного чекиста-контрразведчика.

— Уж больно просто: обиделся — убил! — отрицательно помотал головой Хлысталов.

— Как посмотреть, Эдик. Привлечение самого талантливого поэта — бунтаря на свою сторону могло надежно защитить Троцкого от своих противников — Каменева, Зиновьева и Сталина. А этот триумвират везде, где только можно, заявлял: «Троцкий — Бонапарт, рвущийся к власти, чтобы стать могильщиком большевистской революции».

Хлысталов тоже считал эту версию главной, но ему нужны были доказательства. Теоретические рассуждения генерала ФСБ были косвенным подтверждением правильности его предположения, но он делал вид, что не соглашается, и это распаляло Велинова.

— Так вот, многие люди в стране, и прежде всего крестьяне, связывали с именем Троцкого свои бесконечные беды и страдания при большевистской власти. И Есенин, его слава национального, я подчеркиваю, национального крестьянского поэта, имевшего уже мировую известность, его талант как воздух нужны были Троцкому для укрепления собственного авторитета.

Велинов говорил складно и убедительно, словно читал лекцию курсантам высшей школы КГБ, где он действительно был внештатным преподавателем.

— Отсюда и приглашение в Кремль, обещание всяких благ и возможность издания собственного журнала, не вспомню названия, — уже с увлечением продолжил он.

— Он мечтал организовать альманах крестьянских писателей «Россияне», — подсказал Хлысталов.

— Да! Правильно, «Россияне». Вот видишь! Вроде бы все в порядке! Есенин приручен! «Божья дудка» — будет дудеть музыку, какую закажет Троцкий. И вдруг — хер вам!.. «Страну негодяев» не желаете? И Троцкого — прототипом Чекистова (Лейбмана). Все отношение Есенина к Троцкому-политику предельно ясно: Троцкий — главное действующее лицо «Страны негодяев», Троцкий — главный негодяй. Есенин припечатал его на все века! Да как написано гениально! Такое прощается?.. Написанное пером не вырубишь топором, а? Написанное не вырубишь, зато буйную голову можно срубить топором… Вот тебе и заказчик! И не ломай больше голову… успокойся! — Велинов снисходительно улыбнулся, как опытный педагог, завершивший лекцию под аплодисменты аудитории. Он тронул шофера за плечо и приказал: «Приехали! Сейчас налево. Все вылезаем, Леша! Попаримся! Я тебе еще, Эдик, кой-какие мысли подарю по поводу Якова Блюмкина, — пообещал Велинов, когда они вылезли из машины и поднялись по ступенькам неказистого с виду здания, расположившегося в глубине двора. — Замечательно мерзкая личность был, отморозок, как сейчас говорят, — убить человека для него было развлечением, острым ощущением, чтобы нервы пощекотать…»