Саркан развернулся, подошел к одному из своих застекленных шкафчиков и извлек ящичек, доверху полный крупных и мелких осколков камня, с виду точно такого же, как серый гранит башни. Маг брал осколок за осколком и своими длинными пальцами вдавливал их в возведенную мною стену — произнося нараспев заклятие восстановления, заклинание заделывания трещин и укрепления кладки. Драконова магия, живая и яркая, заструилась сквозь тесто, легко задевая мою. Саркан привнес в заклинание камень, закладывая фундамент глубоко внизу, приподнимая меня и мои чары еще выше — словно ступеньки подо мною выкладывал, чтобы я вознесла стены высоко в воздух.

Оглаживая ладонями стены, я вплетала его магию в свой заговор; мой речитатив все звучал и звучал, пробиваясь сквозь мелодию его заклинания. Я искоса глянула на Саркана. Он не сводил глаз с теста, делая вид, что хмурится, и при этом сияя тем вдохновенным нездешним светом, что сам же привнес в свое мудреное чародейство: он и ликовал, и сам же на себя досадовал, пытаясь обуздать восторг.

Снаружи солнце уже зашло. Тусклый сине-фиолетовый отблеск мерцал на поверхности теста, точно спирт догорал в тигле. Я с трудом различала творение рук своих в сумеречной полутьме залы. И тут чародейство занялось как сухая растопка. Толчок, напор магии — но на сей раз Саркан был готов к прорыву плотины. Едва заклинание сработало, он резко отстранился от меня. Я непроизвольно потянулась к нему, но в следующий момент тоже отступила на шаг. Мы оба вернулись каждый в свою оболочку, вместо того чтобы расплескать свою магию друг на друга.

За окном послышался треск — точно ломался зимний лед. Раздались крики. Я метнулась мимо Саркана посмотреть, что происходит; лицо у меня горело. Колдовские светильники перед Марековым шатром медленно раскачивались вверх-вниз, словно фонари на лодке, подхваченной волною. Земля содрогалась как вода.

Люди барона поспешно отступили к башенным стенам. Их хрупкое заграждение — наваленные друг на друга вязанки веток, не более того — рушилось на глазах. В колдовском свете я видела, как из шатра, пригнувшись, выходит Марек, его волосы и доспехи ярко сияют, а в кулаке стиснута золотая цепь — та самая, что была на герольде. Следом за ним наружу хлынула перепуганная толпа дружинников и слуг: громадный шатер рушился.

— Гасите костры и факелы! — взревел Марек неестественно громким голосом. Земля стонала и рокотала повсюду вокруг, точно хор жалобных голосов.

Солья вышел из шатра вместе со всеми. Он подобрал в траве один из колдовских светильников и поднял его повыше, резким словом заставив вспыхнуть поярче. Грунт между башней и лагерем вздыбился, взбугрился — точно какой-то недовольный ленивый зверь поднимался на ноги. Вокруг башни воздвигались три высокие стены, сложенные из свежевырубленного камня, с белыми прожилками и иззубренными краями. Мареку пришлось отдать приказ по-быстрому оттащить пушки назад — поднимающиеся стены вышибали почву из-под ног.

Земля со вздохом успокоилась. От башни напоследок разошлась дрожь, словно рябь по воде, — и стихла. Со стен посыпались комья грязи и щебень. На лице Марека отражались озадаченность и гнев. Мгновение он негодующе пепелил меня взглядом; я в долгу не осталась. Саркан за руку оттащил меня от окна.

— Ты не заставишь Марека прислушаться, если доведешь его до белого каления, — сказал он.

Я стремительно развернулась к Дракону, от ярости напрочь позабыв про смущение. Мы стояли совсем близко. Саркан заметил это одновременно со мной. Он резко выпустил меня и шагнул назад. Отвернулся, вытер пот со лба. И промолвил:

— Надо спуститься сказать Владимиру, что для тревоги повода нет; мы вовсе не собираемся сбросить его вместе с солдатами в недра земли.

— Мог бы предупредить заранее, — сухо промолвил барон, когда мы вышли к нему, — ну да я сильно жаловаться не стану. Эти стены обойдутся принцу дороже, чем он может себе позволить — если только мы сами сможем перемещаться между ними. Каменная преграда отрезала нас от мира. Нам нужен проход.

Барон хотел, чтобы мы проделали два туннеля в противоположных концах стен, чтобы заставить Марека сражаться по всему периметру, прежде чем ему удастся добраться до одного, затем до второго. Мы с Сарканом начали с северной части. При свете факелов солдаты уже расставляли копья вдоль стен остриями вверх и навешивали на них плащи, сооружая небольшие палатки на ночь. Несколько человек, устроившись у костерков, размачивали в кипящей воде сушеное мясо и помешивали кашу в бульоне. Все эти люди поспешно убрались с нашей дороги, нам даже просить не пришлось. Они нас боялись. Саркан, похоже, ничего не замечал, а вот мне было жаль: ощущалось во всем этом что-то странное и неправильное.

Один из солдат, паренек не старше меня, усердно вострил на точильном камне наконечники копий — одно за одним: по шесть взмахов на каждое — вот и готово. Он работал так же споро, как и те двое, что расставляли копья вдоль стен и возвращались за следующими. Старательный, видать, паренек — ишь, как наловчился. Он вовсе не выглядел недовольным или несчастным. Он ведь сам захотел стать солдатом. Может, его история начиналась как-нибудь так: дома овдовевшая мать едва концы с концами сводила, три младшие сестренки — три голодных рта, и девчонка с той же улицы, что улыбалась ему через плетень, гоня отцовское стадо на луг поутру. Так что паренек отдал матери рекрутские деньги и отправился искать счастья. Он трудился не покладая рук; надеялся вскоре дослужиться до капрала, а потом и до сержанта; вот тогда он вернется домой героем, высыпет серебро в ладони матери и скажет улыбчивой девушке: иди за меня.

А может, он лишится ноги, воротится домой несчастным и озлобленным и узнает, что улыбчивая девчонка вышла замуж за фермера; а не то так запьет, пытаясь забыть, как убивал людей, чтобы разбогатеть самому. Бывают и такие истории; у каждого из этих ребят история своя. У них есть матери и отцы, сестры или невесты. Они в мире не одни-одинешеньки, никому не нужные, кроме себя самих. Неправильно это — воспринимать их как монетки в кошельке. Мне захотелось подойти заговорить с пареньком, спросить, как его зовут, узнать его настоящую историю. Но и это будет нечестно — вроде как для успокоения собственной совести. Мне казалось, солдаты отлично понимают, что они для нас — лишь слагаемые в общей сумме: столько-то можно потратить, а вот столько-то — уже слишком дорого; а ведь каждый из них — человек в полном смысле этого слова.

Саркан фыркнул:

— Ну и что им пользы, если ты примешься их расспрашивать и узнаешь, что вот этот из Дебны, а у этого отец портной, а у вон того дома трое детей осталось? Ты куда больше помогла этим ребятам, возведя стены, которые помешают солдатам Марека перебить их поутру.

— Им поможет куда больше, если Марек вообще откажется от своей затеи, — парировала я, досадуя, что Саркан отказывается меня понимать. Единственный способ заставить Марека вступить в переговоры — это сделать стены покрепче, так, чтобы штурм обошелся принцу слишком дорого и он отказался бы платить цену столь непомерную. Но я по-прежнему злилась — и на Марека, и на барона, и на Саркана, и на себя. — А у тебя что, родни совсем не осталось? — неожиданно спросила я.