– Нынче дружина твоя, княже, по слову твоему, со всей землёй хазарской связана Станами и посадами. От каждого Стана до следующего – пять гонов, на каждом есть десятник со своим десятком воинов, сено, боевой припас и запасные кони.

– Добре сделано! – одобрительно хлопнул его по плечу Святослав. – Впредь те связи крепко блюсти, а кто нерадивость покажет – сажать в яму и судить решением темника.

– В Киеве Великий Могун, – продолжал читать Варяжко, – созвал всех кудесников на Великий Сход, чтобы читать книгу о единой Отцовской вере.

– Тоже добре! – похвалил князь. – Чтоб земля крепкой была, и веру такую же надо иметь. Надо, чтоб правил единый Лад и Закон, а князь бы его укреплял и на него опирался.

– А ещё, княже, по Киеву ходят волхвы и от веси до веси глаголют, что ты не князь Святослав, а сам Перун в человеческом облике!

Святослав засмеялся:

– Ну, то невеликое горе! Дякую тебе, друже!

И отпустил Варяжку.

– Где ты такого смышлёного юнца раздобыл? – спросил он у тиуна, когда варяг ушёл.

– На Торжище. Помощником у одного купца был. Приметил я его прилежание, обстоятельность и страсть к писанию, предложил дружине нашей служить, он согласился с радостью. Вот и записывает теперь всё, что знает, а потом мне докладывает. Пишет и славянскими чертами-резами, и варяжскими рунами, а я его помалу тайному письму обучаю, какими те письмена бывают и как их разгадать можно. Смышлёный он весьма, что мочало науку изведывательскую впитывает!

– Ну, порадовал ты меня службой своей, Ворон. Дякую! – Князь с благодарностью кивнул изведывателю.

Оставшись один, Святослав, весьма довольный недавней беседой, разделся и с наслаждением омылся в холодной реке.

Тело взбодрилось, а мысли, будто промытые студёной водой, стали ясными, потекли легко и свободно. «Надобно перед началом похода поговорить с темниками и волхвами, чтоб каждый понимал, куда и зачем мы идём», – подумал Святослав.

Затем, взойдя на курган, долго глядел на предгорье Кавказа – Альказрию, на горы, окутанные синей мглой и укрытые снегами вершины.

– Какую красоту создали боги! – проговорил он про себя. – И красота эта отныне принадлежит земле Киевской!

Спустившись, кликнул Издебу:

– Завтра поутру выступаем на Тьмуторокань!

– Слушаюсь, княже!

Хорс уже достиг на своей телеге захода и бросал на горы последние отблески.

В Стане звенели рога, созывая воинов на вечерю. Князь пошёл к дружинникам. На сей раз он подсел к воям Волынского полка, ожидавшим, когда поспеет наваристая с дымком каша. Князь вполуха слушал разговоры воев, одновременно думая о своём.

– Дядько Гурята, скоро ли будет готово? Ясти уж сильно хочется! – заговорил нетерпеливый молодой воин, обращаясь к степенному пожилому дружиннику, что колдовал у котла.

– Эх, Олесь, Олесь, неправильно тебя назвали, Торопило тебе имечко. Как до вечери доходит, так спешишь, что из парной в прорубь. – Гурята разогнулся и широким жестом плавно повёл рукой вокруг. – Гляди, красота-то какая! Помнишь, как в Ратном Стане рассказывал я о земле у гор Кавказийских, где Кий-отец град великий Киев Первый поставил. Разве ведал ты тогда, что сам по этой земле пройдёшь, а ты «ясти» да «ясти»! – укоризненно закончил степенный дружинник.

Молодой засмущался, невольно оглядываясь вокруг. Другие вои тоже стали глядеть, как снежные вершины Альказрии засияли розовым в лучах тихой вечерней зари, набросившей чудесный плат свой на край скоро темнеющей Сварги.

– Истинно речёшь, Гурята, – подтвердил коренастый, средних годов волхв, что был в числе трёх кудесников, кои вместе с танаисскими воями влились в дружину князя. – Земля сия святая для нас, потому как пятьсот лет тут богато и счастливо жили пращуры наши, трудом своим земле почтение и сыновнюю любовь доказывая. Тут простиралась великая держава Русколань, основанная отцом Орием и его сыном Кием, в которую входили славянские великие княжества – Голунь, Киевоградие и Сурож… Иронцы тогда в братстве с нами были и помогали крепко защищаться и от готов, и от хазар, и от прочих ворогов. Коли б не войны бесконечные кровопролитные, то не было б силы, могущей ту державу разрушить. Не пришлось бы нам сегодня столько жизней класть на поле ратном, чтоб алчную Хазарию одолеть…

Все притихли, слушая волховские слова, а князь шепнул стременному, чтобы потихоньку собрались тут темники и тысяцкие, потому как понимал, что после волховского слова у воя и рука крепче, и глаз вернее, а в сердце решимость неодолимая поселяется.

– А чья это земля раньше была, и потом, как Русколань пала, кто её населил, и чей есть град Тьмуторокань? – зачастил вопросами к волхву любопытный Олесь, забыв на время даже о еде.

– Земля сия издавна заселена была, – неторопливо зазвучала речь волхва, – комырями, скифами, сарматами, яссами, койсогами, булгарами, греками, армянами, адыгами, хазарами и многими другими народами, потому как края благодатные. На Киевщине-то сейчас прохладно уже, овсени, а тут вон тепло летнее, пастбища для скота привольные да места удобные для лодий морских. А от тех причалов тьма дорог издревле проторена в разные концы света – и на полудень, к грекам, и на восход к морю Хвалынскому и народам асийским, и на полуночь, аж до града Нова и моря Студёного. Оттого и град, что на берегу Боспора Киммерийского стоит, прозывается Тьмутороканью. Во времена князей Олега Вещего и Игоря в Тьмуторокани и Корчеве русский флот стоял, отсюда они ходили и на греков по морю Русскому, и на арабов в море Хвалисское и возвращались тоже сюда. Потом хазары с византийцами грады сии приморские захватили. А ещё, – добавил волхв, – в одном гоне от Тьмуторокани, тоже на морском берегу, стоит град греческий Фанагория, где эллины издавна добывали из недр земных смолу жидкую и из той смолы делали огонь греческий, коим пожгли корабли наши в первый поход князя Игоря на Царьград.

– Непременно уничтожить сей град надобно, – зашумели уже собравшиеся темники и тысяцкие, – чтоб не могли наши лодьи жечь! Чтоб не лезли впредь через те грады греческие их стратигосы к хазарам да койсогам, не подстрекали бы их Киеву зло творить!

– Фанагорию, – отозвался князь, – конечно, не мешало бы взять, нечего грекам в Альказрии делать, хватит с них и Корсуни. Да с Визанщиной мир у нас пока, а на Фанагорию пойти – значит мир нарушить, хотя тиун там вроде хазарский? – обратился Святослав к танаисскому волхву. – Отец, ты многое про эти земли ведаешь, расскажи про град сей…

Кудесник не торопясь, задумчиво глядя в огонь костра, будто в языках его читал письмена неведомые, повёл рассказ:

– Ведомо вам, темники, что во времена древние были греки воинственны и сильны, и захватили земель много в краях разных, и грады свои поставили. Называли они такие грады полисами, и было их множество по берегам Русского, Сурожского и других морей. Вот и здесь, на берегу Боспора Киммерийского, греки полис поставили и в честь вождя своего Фанагора назвали. Был то вольный град, торговали его жители со всеми окрестными народами. Потом сей град был насильственно включён в Боспорское царство, что греки пришлые создали на землях наших предков, землях Великой Скуфии, вначале обманом и просьбами, а потом и оружием. Когда ромеи начали войну с Грецколанью, стала Фанагория супротив своих греков на сторону Рима. За то Рим дал ей снова свободу. Потом с восхода пришли полчища гуннские, и град сей, как и прочие все, на своём пути разрушили. Но он возродился и стал подвластен сначала Великой Булгарии, а потом Хазарин, – закончил свой краткий рассказ волхв.