сложил, дышит и на меня смотрит. Десять минут не шевелясь. А сколько до того, как я зашла, бог его знает. Я ору: ты чего, дурак, напугал. Тогда я еще на него орала, свободно себя чувствовала. А он улыбается и молчит. Как всегда.

– Вы сказали «тогда орала», – уточнил Андрей. – А потом перестали? Почему?

Ольга отвела взгляд, явно намереваясь соврать, так же явно передумала и решительно призналась:

– Боялась.

– Чего именно?

Ольга пожала плечами, покосилась на оклеенную старыми православными календарями фанерную перегородку и сказала:

– Не знаю. Но боялась жутко. И сейчас…

Она не договорила и порывисто плеснула себе в кружку заварки. Немножко промазала, рыкнула вполголоса и потянулась к мойке за тряпкой. Вставать нужды не было: кухонька что в длину, что в ширину была немногим просторнее разнесенных рук, и обе комнатки в этой половине избы были не слишком крупнее.

Вся-то избушка была карликовой, мельче советского дачного домика, в который полагалось наезжать на выходные в течение лета, но не дольше, не раньше и не позже, потому что тесно и холодно. В избушках на Карла Маркса когда-то жили постоянно, круглогодично и круглосуточно. Было их четыре или пять – жилых, домишки по краям улицы развалились, а может, дождались плановой разборки. Из-за этого Андрей, добравшийся до Качуева сравнительно быстро, за два с половиной часа, потратил лишние пятнадцать минут на поиски нужного адреса: навигатор загнал его на перерытую улицу, а потом он сам дважды проехал нужный поворот – просто не поверив, что улица жилая. А потом Андрей увидел огонек. В доме Сазоновой именно. Не исключено, что она одна – ну, с сыном, конечно, – на всей улице и жила.

Избушке было лет сто, снаружи она выглядела как смесь заброшенного иммерсивного музея и сельпо: черные бревна, местами откровенно трухлявые, местами будто окаменевшие по волокнам и срезам сучков, но рамы пластиковые, нижние венцы закрыты бежевым сайдингом, а на углах – ржавой жестью.

Внутри домик более всего походил на произвольно выхваченный и перенесенный на новое место кусок барачной коммуналки: дощатый крашеный пол, явно горбатый, полированный шифоньер с пятнистым зеркалом, мутная люстра с ребристыми пластиковыми висюльками, капающий кран над чугунной мойкой. Только пахло не мусоркой, кошками и подгоревшим молоком, как в известных Андрею коммуналках, а сырыми тряпками и углем. Им Ольга топила чумазую печку. Кухня и обе комнатки, некогда бывшие частями одной большой, облепили печку, как лепестки желтый глаз ромашки.

Ольга не подходила ни к интерьеру, ни к экстерьеру: крупная и очень городская тетка с неожиданно тонким красивым лицом и аккуратной укладкой. Одета она была тоже по-городскому, в уютно выглядящий брючный костюм, просторный и мягкий. У Андрея сердце просто зарубило, когда она, выспросив через дверь различные подробности, все-таки открыла и принялась изучать его удостоверение – а он наконец увидел хозяйку. Ольга была похожа на Наташку. И типажом, и чертами лица. Дико похожа, как сестра или близкая родственница. И возраст был примерно тем же. Кабы Андрей не знал всю небогатую свою генеалогию наизусть, наверное, не выдержал и принялся бы выспрашивать подробности происхождения. Но он знал – и потому, украдкой растерев рёбра, с благодарностью принял предложенный горячий чай и сосредоточился на основной теме.

Ольга Сазонова познакомилась с Радмиром Сугаловым два с половиной года назад: она сидела на кассе в продуктовом, а он время от времени делал откровенно холостяцкие покупки: пельмени и прочие мясные полуфабрикаты, макароны, иногда пиво, никогда водку. Стали здороваться и перебрасываться репликами – вернее, Ольга шутила или рассказывала что-то, а Радмир кивал. Спецодежда и черная пыль, въевшаяся в ладони и окружья ногтей, подсказывали род его занятий, так что Ольга однажды спросила, не посоветует ли он хорошего мастера, который починит замок и отладит заедающую дверцу шкафа.

– Он такой улыбнулся, и всё, а вечером на выходе из магазина ждет, – рассказала Ольга. – Улыбка у него такая… Красивая очень. Потому и улыбался.

Радмир починил замок и шкаф, поправил фиксаторы форточек, наточил ножи, а через полгода переехал к Ольге и Арсению, которому тогда было восемь. Вместе они прожили почти год, с августа девятнадцатого по июнь двадцатого. В июне, как только двухмесячный локдаун по случаю пандемии ковида в области был официально отменен, Ольга уехала от Радмира и вообще из Сарасовска, и более не видела его и не слышала. И старалась не вспоминать, пока в телеграме про это всё не прочитала.

– Ольга Дмитриевна, почему вы решили, что Радмир – это Змей? – спросил Андрей.

– Арсений, дай телефон! – велела Ольга, подождала и, повернувшись к фанерной перегородке, сказала еще громче: – Слышишь, нет? Телефон тащи.

Прислушавшись, она пробормотала несколько нелестных слов, встала и, чуть переваливаясь, прошла по скрипящим половицам за перегородку. Там почти сразу закипела негромкая, но суровая перебранка. Андрей ждал. Ольга появилась, уткнувшись в телефон, ругнулась и снова скрылась за перегородкой. «Блокировку сними, я сказала!», услышал Андрей и сочувственно кивнул. Бедная Ольга. Если пацан в десять такой строптивый, что в пятнадцать-то будет.

Ольга явилась боевая и разгоряченная, но теперь менее похожая на Наташку, которая с детства славилась буйным норовом, но лицо ее о пору гнева менялось иначе. Андрею стало полегче не отводить глаза. Ольга поясняла, листая, видимо, фотогалерею:

– Он фотографироваться не любил, а если попадал в кадр, потихонечку всё удалял. Я не сразу заметила, ну и думала, дурит просто мужик, мало ли какие тараканы. Эти тоже удалил, это первое сентября как раз, но я маме успела бросить, она сохранила. Мама в Чупове, умерла недавно, сорок дней на неделе отмечали как раз.

Андрей показал, что соболезнует, Ольга спокойно кивнула и продолжила:

– Я вещи ее перебирала, телефон Арсению чтобы отдать, он давно клянчил, телефон новый, мама почти не…

Она помолчала, быстро вытерла глаза и договорила, протягивая телефон Андрею:

– Вот снимок.

На снимке улыбались Ольга, белобрысый пацаненок в костюмчике при букете (очевидно, Арсений), и некрупный мужичок ростом с Ольгу, в мешковатых штанах, такой же светлой рубашке с коротким рукавом и бейсболке. Сердце Андрея опять заныло. Фигура, поза, постановка головы и очертания затененного лица под козырьком были точно такими же, как на кадре пятнадцатилетней давности, который Ольга открыла в своем телефоне и тоже подсовывала Андрею. Будто он не помнил этот кадр до последнего размытого пикселя.

Он осторожно увеличил первое фото так, чтобы лицо Радмира выросло на половину экрана, потеряв в четкости, но оставшись различимым и наконец-то узнаваемым.

– Я сброшу себе? – хрипло попросил Андрей и ткнул в «Поделиться» еще до того, как Ольга сказала «Конечно». – Это единственный?