с Сандро, то уж отведет душу. Выяснит все досконально: «Внучек, как твоя мать себя чувствует?.. А Татия очень выросла? Она уже выше тебя? Ну, это так и должно быть! Пока она будет выше тебя, а потом ты ее обгонишь, ты же мальчик, а мальчики ведь… Что, они к нам не собираются? Нет? А почему? Так и сказали, что не приедут? Ну и не надо. Пусть себе сидят в своем Тбилиси, — сердито, с обидой в голосе скажет отец. — Значит, не приедут? — еще раз спросит он Сандро и, не дожидаясь ответа, забубнит: — Ты что, хуже Татии, что ли?.. Господи боже мой, да пусть эта Татия живет в Тбилиси, и мы посмотрим, сколько времени она без нас выдержит! Посмотрим!..» Про невестку мой отец ничего не скажет. Она — совсем другое дело, она не его дочь, и Александре не может сердиться на чужое дитя. Поэтому весь его разговор крутится вокруг Татии, и бранит он ее. Он, конечно, знает, что Татию никто не спрашивает, хочет она в деревню или нет. Все зависит от Русудан. Как она скажет, так и будет.

Был уже четвертый час, когда Александре и Сандро легли спать.

Я разделся и тоже собрался было лечь, но вдруг заметил на столе письмо. Я догадался, что оно от Шадимана Шарангиа. У меня и без того было плохое настроение, а письмо Шадимана вконец меня расстроило. Мне стало его жалко, и я решил во что бы то ни стало помочь ему.

Выключив свет, я вышел на балкон.

Ночь была прохладная и тихая, такая тихая, что слышно было, как в загоне жует жвачку корова.

…Поезд уже прошел Ципский тоннель и приближается к Хашури. Татия спит в купе, а Русудан все стоит у открытого окна вагона и смотрит в темноту, продолжая сердиться на меня.

«Так нельзя, Реваз! — думает она. — Похоже, мы скоро навсегда расстанемся… А ведь семья у нас была хорошая…»

Русудан женщина с характером, но при этой мысли и у нее дрогнет сердце и к глазам подступят слезы.

Я должен был вместе с Сандро подняться в вагон, поцеловать Русудан и Татию и сказать им: «Давайте мне ваши чемоданы, да побыстрее! Надо спешить!» Русудан с удивлением спросила бы, для чего мне чемоданы. Как это для чего? Не оставлять же их в вагоне. Быстрее, а то поезд тронется! Я бы не стал ждать ответа Русудан и открыл дверь купе. Я уверен, что их довольно внушительные чемоданы были уже приготовлены и лежали на полке. Конечно, они их упаковали! Ну-ка, Татия, Русико, быстрее, идемте! Русудан сделает вид, что не понимает, куда нужно идти. Домой, куда же еще! Да, домой, мама! Дедушка Александре ждет нас, придет мне на помощь Сандро. Взял бы я чемоданы, и Русудан и Татия без слов последовали бы за мной. Мы бы сели в машину и — в путь!

В машине Русудан села бы рядом со мной. Татия и Сандро о чем-то шепчутся, а мы с Русудан молчим. Потом Русудан заметит, что я не курю в ее присутствии, и, делая вид, что сердится, скажет:

— Я вижу, твоей душеньке не терпится. Кури!

Я бы с усмешкой протянул ей спички:

— Зажги мне, Русико!

Она сначала конечно же грозно взглянула бы на меня, но потом, улыбнувшись, поднесла бы мне зажженную спичку.

И вот вся моя семья сидит в машине, мчащейся по Сатевельскому ущелью, а я дымлю сигаретой.

Да, вот как надо было поступить!

А я? Здравствуй, Русудан! Как ты себя чувствуешь? Она: хорошо. Я: на ноябрьские праздники приеду в Тбилиси. Она: твое дело… И говорить стало больше не о чем.

Можно подумать, что на хергском вокзале я встречал дальних родственников, а не жену и дочку, с которыми давно не виделся. А что, скорее всего, так оно и есть… Дежурный вопрос о самочувствии… Долгие томительные шесть минут до отхода поезда… Наконец поезд медленно тронулся, и мы на прощанье помахали друг другу рукой.

Мне до боли в сердце было жаль Русудан и Татию.

И Сандро так долго махал платком вслед исчезнувшему в темноте поезду, что мне его тоже стало жалко…

…Русудан и Татия подъезжают к Тбилиси. Русудан опять стоит у открытого окна вагона. Ее страшит возвращение домой.

«Реваз даже не заикнулся о том, чтобы мы поехали в деревню. И словом не намекнул! Вот не ожидала! Зачем ему надо было встречать нас в Херге? Что он хотел? Неужели только спросить, как я себя чувствую? И все? Если бы я знала, что все так получится, то не уехала бы из Гагры. Можно было пробыть там еще целый месяц. А что теперь?.. К рисованию у меня душа не лежит. Боюсь, что ничегонеделание, тишина и тоска сведут меня с ума…»

А Татия спит себе спокойно… Отцу неведомо, что творится в ее сердечке…

Быть может, и Русудан лежит, закрыв глаза, но сон не приходит к ней. Жалко Русудан, ей-богу, жалко!

«Так нельзя, Реваз! Похоже, мы скоро навсегда расстанемся… А ведь семья у нас была хорошая…»

Я стою на веранде. Вот-вот взойдет солнце. Хемагали еще спит, спит и Тбилиси, спят пассажиры поезда Сочи — Тбилиси, все, кроме Русудан, которая, стоя у открытого окна вагона, караулит рассвет.

Может быть, утро уймет боль ее сердца.

Дай бог!

«Так нельзя, Русудан! Если так будет продолжаться… Но нет!»

Александре и Сандро спят, спит Хемагали, я стою на веранде и смотрю на хребет Санисле. Вершины его уже посеребрились. Светает.

Приставив козырьком руку ко лбу, я где-то далеко-далеко вижу поезд, даже вижу седьмой вагон, у открытого окна которого стоит Русудан и в страхе смотрит на приближающийся Тбилиси.

Вижу ли?

Нет, ничего этого я, конечно, не вижу!

Сам себя обманываю…

Ему казалось, что он идет очень быстро, но в школу к началу занятий он все-таки опоздал.

От дома Реваза Чапичадзе до школы и километра не будет, но дорога ведет в гору, благо хоть подъем не очень крутой. А Ревазу понадобился почти час, чтобы его одолеть. Сколько раз он ходил в горы, на Цхрацкаро, но никогда так не уставал. А там подъемы не сравнить с хемагальскими.

Он присел на скамейку у школьных ворот.

Прошло уже десять дней с тех пор, как он получил письмо от Шадимана Шарангиа. Прочитав его, Реваз решил назавтра же повидаться с большой Екатериной, показать ей письмо и попросить ее помощи. Но этот