срочно оперировать. Я на час не могу оставить их без хирургической помощи. Не имею права.

— А под огонь подставлять людей и судно — это вы имеете право?

Она подумала секунду, потом говорит:

— Мичман, миленький, может, как-нибудь, может, чудом вдруг проскочим? Ведь тогда всех можно спасти.

— Так-то так, — говорю я, — дело, конечно, большое, но ведь чудеса-то не часто бывают. На чудо надежда плохая.

— Ну, плохая, а все-таки есть? Есть, скажите?

— Вот сюда не надеялись, а прошли, — говорю я.

— И обратно пройдем. Только давайте скорее. Ну, поехали?

— Ну, поехали, — говорю, — если так.

Подвел ее к штурвалу.

— Так — вправо, так — влево… Понятно? Ехать нам вон туда, видите кустики? А правее воложка. Понятно? Если доберемся туда, тогда метров за тридцать от берега дергайте этот шнурок. Это сигнал, я остановлю машину… Понятно?

Она кивает: понятно, мол.

— Ну, — говорю, — раз понятно — пошли.

Нога у меня распухла, болит, стоять невозможно. Но я кое-как доковылял, взял багор, отпихнулся, развернул «Комсомольца» носом от берега.

— Ну, — говорю, — капитан, теперь держитесь, не зевайте. В случае чего поминать-то вас как?

— Валя, — улыбнулась она, — а вас?

— А меня Илья, — и пошел в машину.

И только вышли из-под берега — началось. Я в то время был уже хорошо обстрелян: две недели переправ — стаж по тем временам немалый.

Но, знаете, и мне как-то стало не по себе — все время в кольце разрывов. Как ухнет, как даст под бортом, ну, кажется, все. Наш корабль прыгает, кренится. Вот-вот либо на дно нырнем, либо на воздух взлетим. Но пока что идем, держимся.

И, представляете, пришли благополучно. Не совсем, правда…

Зашли уже в воложку. Это я понял, потому что разрывы вокруг сразу прекратились. Такая тишина, только двигатель стучит. У меня рука на регуляторе, ухо повернул к колокольчику, жду сигнала. Но сигнала нет пока — значит, идем вперед. На всякий случай я сбавил все-таки обороты и только сбавил — слышу: бом-бом-бом! Набат, а не сигнал. Повернул рукоятку, закрыл подачу и не успел мотор заглушить — закряхтело, застонало днище. Чувствую, лезем на берег носом, но сделать уже ничего не могу. Встали. И, видимо, прочно встали — полкорпуса на мели. Хорошо еще, песок там, а то бы и вовсе полная авария. Ну, вылез кое-как из машины. Оказывается, не выдержали нервы у моего капитана. Как вошли в воложку, опасность миновала, так и забыла Валя про сигнал. За два метра от берега только и вспомнила. А сама стоит в рубке, держится за штурвал и плачет горькими слезами.

— Слушайте, Валя, — говорю я, — чего же плакать теперь-то? Ведь все хорошо.

— Да, — говорит, — все хорошо.

И вижу: хочет улыбнуться, а не может, слезы так и катятся ручьями.

А по берегу уже бегут к нам краснофлотцы. Гляжу, и адъютант бежит.

— Что случилось? — кричит на ходу. — Мичмана Ласточкина к контр-адмиралу.

— Никак нет, — говорю, — товарищ капитан-лейтенант, мичмана Ласточкина сперва к хирургу нужно.

Он посмотрел на меня.

— И вы, — спрашивает, — ранены?

— Так точно, и я ранен.

— Доложить можете?

— Так точно, доложить могу…

Да… Ну, доставили меня к адмиралу. Доложил я. Адмирал посмеялся. А потом и мне друзья доложили, как это вышло.

Баркасы эти вертлявые, рыскливые, особенно на течении да порожнем. Удержать такой баркас на курсе и вообще-то не легко, а если в первый раз стал к рулю человек, то, сами понимаете, какие кренделя начнет выписывать.

Валя старалась, конечно, как могла. Ну да ведь это еще хуже. Тут навык нужен, а не старанье. Короче говоря, такой сложный курс выбирал наш «Комсомолец», такие петли выделывал, что на берегу только диву давались. При таком беспорядочном курсе целиться практически невозможно. Ну и получилось, что идем мы сами не знаем куда, а снаряды и мины ложатся кругом, но все мимо.

А контр-адмирал в это время сам оказался на НП и, как увидел нашу джигитовку, спрашивает:

— Кто командир?

— Мичман Ласточкин.

— Ну, знаете, — говорит, — Ласточкин этот мастер. Как придет — сразу давайте его ко мне. Молодец… представлю…

Перевязку мне Валя сама сделала. Ночевал я на «Комсомольце», а утром списали меня в госпиталь…

Что потом с «Комсомольцем» стало, не знаю. Ласточкин выжил, вернулся в строй. Сейчас на Балтике. А Валя в Ленинграде в академии. Она мне пишет, но редко. Все некогда. У них там экзаменов очень много…

Машина времени

За месяц как на ладони встала передо мной вся жизнь маленького суденышка. И вот, услышав столько о прошлом славного кораблика, я решил познакомиться с ним лично.

Не без труда мне удалось узнать, что приписан он к порту Махачкала. Гидросамолет за два часа пронес меня над синими волнами Каспия и бережно опустил на маленький аэродром, густо заросший полевыми цветами. Потом я добрался до города, побывал в порту, отыскал рыбозавод и к вечеру увидел, наконец, «Комсомольца».

Он стоял на якоре посреди бухты и лениво качался на спокойной волне, не спеша катившейся с моря. Рядом с ним стояли три большие порожние лодки…

А на берегу, как назло, лодок не было, и я из конца в конец бегал по берегу, пока старый лезгин в ватной куртке и черной мохнатой папахе не взялся доставить меня на судно.

Я уселся в утлую лодочку, едва не затопив ее. Мы отчалили и медленно поползли по сверкающей бухте.

Перевозчик мой не спешил. Едва макая тяжелые весла в согретую солнцем воду, он рассказывал что-то про давние годы, про Терек, про Дагестан. Вероятно, рассказ был интересный, но я не слушал. Заметив это, старик замолчал, глянул вперед через плечо и сказал укоризненно:

— Ишь как скоро нужно… Не спеши, завтрашний день не догонишь, а сегодня поспеешь.

Я и сам знал, что теперь поспею. Но мне не терпелось, и я еще издали крикнул, как кричат моряки:

— На «Комсомольце»!

— Есть на «Комсомольце»! — откликнулся женский голос.

Светловолосая девушка в ярком ситцевом платье не спеша вышла из рубки. Заслонившись от солнца рукой, она посмотрела на нас и спустила с борта маленький трапик.

Наш ялик мягко